Крушение
Шрифт:
Сражение, всколыхнувшее донские степи 19 ноября 1942 года, назовут историки переломом в войне. Для одной воюющей стороны оно обернулось горечью поражений, для другой — радостью обретенных побед.
Все дни перед генеральной битвой сторона, готовая свершить правосудие, жила обыденной жизнью, если вообще это понятие применимо к войне, где все — чужой и свой металл, чужие и свои окопы, чужая и своя кровь, — все обращено против жизни, на ее уничтожение.
Ноябрь закручивал морозы, и сражение грянуло подобно нежданной зимней грозе.
Ночь
Долгой кажется эта ночь, нет большего напряжения, как в ожидании, когда все, что теперь молчит, разверзнется громом и по земле пойдет железный наковальный гул.
Не спит командующий, не спят солдаты. В блиндаже, на столе из грубо отесанных досок расставлены телефоны, как батарея на позициях, и каждый звонок отдается в ушах, как орудийный выстрел. Нервно берет трубку Ватутин, слушает.
Запрашивает Родин, генерал танковых войск:
— Мои готовы к движению. Не будет ли перенесен час атаки по причине погоды?
Ватутин морщится, на мгновение задумываясь: в первой декаде ноября заморозки сменялись ненастьем; днем от редких сеющих дождей мокли, набухали солдатские шинели, к вечеру тяжелая капель, схваченная на лету стужей, становилась колкой, как игла, в ночь подмораживало, и земля подергивалась ледяной коркой. А вчера на стол Ватутина была положена беспокойная метеорологическая сводка: «Ожидаются туманы по утрам и поземка…» Заботит командующего и то, что бойцы, ходившие на Дон за водой, уже ступали, не проваливаясь, на лед, замерзла вода, движение понтонов и лодок прервано, а стало быть, и связь восточного берега с плацдармами затруднена.
— Все остается по–прежнему! — громко отвечает командующий.
Трубка гулко падает на свое место. Погодя немного опять стреляющие звонки. О том же запрашивает и сосед танкового корпуса Родина — генерал Кравченко.
— Все остается по–прежнему! — уже не задумываясь, отвечает Ватутин.
Не проходит и десяти минут, как врывается весть из 16–й воздушной армии. И не по звонку. Сам командующий Сергей Игнатьевич Руденко ввалился в блиндаж в меховых унтах, в кожаном реглане. Еще на пороге, когда Руденко обивал о колени шлем, Ватутин услышал, как хрупает на его одежде ледок, и улыбнулся, подумав: «А ведь в морозец легче наступать, чем по грязи».
На ходу здороваясь кивком головы, Руденко про шелся к столу, хмурый как туча, и не то ослабевшим в гневе, не то совсем упавшим голосом проскрипел:
Товарищ командующий, ввиду нелетной погоды авиация работать не может.
— Как не может?! — вскочил Ватутин — Вы с ума посходили! Что это такое?
— Будем летать вслепую, но… — Руденко сжал кулаки, покрутил ими внизу, под полой реглана, — Но я же по немецким тылам хочу ходить… Чтоб они ни взад, ни вперед!.. А тут чертов туман…
— Ничего, — сказал Ватутин, задиристо хмуря и без того хмуроватое лицо. — Прояснится погода, и будешь глушить их!
Ушел неуспокоенный Руденко.
Нервная ночь перед сражением. Теперь, в предрассветный
Вбегает начальник связи фронта. Кричит впопыхах:
— Товарищ командующий, Москва вызывает!
Ватутин рванулся из–за стола. Уже за порогом спохватился, что сидел без кителя, в одной рубашке. Вернулся, схватил с деревянного столбика китель, на ходу оделся, будто и впрямь Москва увидит и поругает, что он без кителя. Усмехнулся самому себе.
Узел связи рядом — в соседнем блиндаже. Командующий после краткого доклада — «У аппарата Ватутин» — обычно видел, как на ленте появлялась фамилия кого–либо из ответственных работников генштаба и редко — самого Сталина.
На этот раз аппарат «Бодо» ритмично выстукивал на ленте имена членов Политбюро: Молотова… Ворошилова… Калинина… Вознесенского… Членов Государственного Комитета Обороны.
Ватутин был захлестнут волнением. Трудно давался голос, через силу от переживаний диктовал, что Юго—Западный фронт ждет часа, когда двинется в наступление, что войск, техники, снарядов, питания, всего хватит для развития успеха, что бойцы и командиры — все, как один, — рвутся в бой, чтобы расплатиться сполна с врагом и выполнить приказ родного Отечества…
Застучал в ответ аппарат: передавал Верховный главнокомандующий. Бежала, скручиваясь, лента, а Ватутин стоял и как будто слышал голос Сталина, который говорил медленно, врастяжку, и закончил, по обыкновению, вещими словами: «Начинайте, товарищ Ватутин. Победа будет за нами!»
Не одеваясь, хотя погода была морозная, с колючим ветром, Ватутин вышел из блиндажа. Ночь отошла, уже развиднелось, явственно проступили и заиндевелые деревья, и утреннее небо, подернутое рваными облаками, словно было прострелено шрапнельными снарядами.
Ватутин озабоченно поглядел на часы — остались считанные минуты…
Подумал, что не сам он по себе, не от одной его личной воли зависит победа в битве, а добудут эту победу солдаты фронта, те, что скоро пойдут в атаку, навстречу смерти и жизни…
Утро крепчало теплом и светом, и Ватутин, радуясь, чувствовал, как все в нем наливается силой. Только исподволь, где–то в глубине сердца не переставала щемить смутная, неподвластная разуму тревога. А может, так должно быть? Ведь от него, командующего, ждут удачи. Только этого. Неудача может обернуться тяжкими бедами не для одного фронта — для всей страны. Ведь враг тоже живет мыслью столкнуть наконец–то русских в Волгу и победить, и он будет напрягать последние силы…