Крушение
Шрифт:
Француз посмотрел с удивлением. На миг на его жирном лице мелькнуло даже некоторое почтение, — он не ждал от этого запуганного и жалкого человека столь осмысленных тирад. Но уже в следующее мгновение он снова взъярился:
— Не заговаривайте мне зубы, compris — понятно? Наведите лучше порядок в своих штабах! Порядок, исключающий инциденты, подобные тому, что случился семнадцатого мая. Как произошло все у вас в Болгарии, Далин? Вкратце — еще раз.
— Девица засветилась еще в Софии. — Далин, весь в своей стихии, подобрался, и даже морщинистое маловыразительное лицо его стало осмысленным, на нем промелькнуло гордое выражение, как у охотника, взявшегося рассказывать о выслеженном хищнике. — На нее нас навел агент, которого мы назвали «богач».
— А не имелось ли контактов у Калентьева с Перлофом и Шабролем? А, господа? Может быть, раньше, еще в Турции? Это очень важно! Он ведь давно штабной работник?
— О таких контактах нам ничего неизвестно, — неохотно ответил Далин.
— А «Внутренней линии»?
— Нет. Мне ничего не известно! — ответили вместе Дузик и Издетский.
— Допустим... Продолжайте, сударь.
— В какой-то момент мы потеряли из виду и девицу, — продолжал Далин. — Она оставила свою квартиру и ловко скрылась. Мы обнаружили ее на следующий день на софийском вокзале. Не одну. Ее сопровождал неизвестный рыжеватый человек лет двадцати пяти, коренастый, одно плечо выше другого. Направлялись наверняка к морю. Мы дали им сесть, а в Пловдиве тихо сняли обоих с поезда. Однако дальше действовали не лучшим образом. И невезение, конечно... Вагон остановился не доезжая перрона. Мои сотрудники вели их по путям. В это время маневровый паровоз подавал состав. Мужчине удалось кинуться под движущийся вагон и скрыться. Девицу доставили, и я сам допрашивал ее. Она все отрицала, держалась смело, твердо и самоуверенно. Мне пришлось...
— Знаю, знаю! — поморщился француз. — Пережали, господин русский жандарм! Забыли, с кем имеете дело?
— Ваш человек был рядом, — пожал плечами Далин. — Он может подтвердить!
— Все, что надо, он уже подтвердил. Да и к чему? Калентьев исчез, второй упущен. Перлоф мертв. И тот, которого вы назвали «рыжим», наверняка не в софийском цирке выступает. Концов нет, сударь! Нет!
— Я уже докладывал о мерах, которые намечено принять генералом Климовичем по...
— О, оставьте вашу русскую... как это?.. болтовню! Cela ne nous regarde pas — это нас не касается! Взрывайте, убивайте, но перестаньте болтать, делайте хоть что-то! За самые красивые слова мы денег больше не платим! Так и передайте всем своим, и в первую очередь генералу Климовичу.
— Вы говорите слишком громко, нас могут услышать, — с неприязнью сказал Издетский.
— Это моя забота, ротмистр. Je n’ai rien dit d’extraordinare.[45] Громко я говорю там, где считаю нужным. А вы вот не забудьте передать господину Климовичу, господину Миллеру, Кутепову и еще кому считаете нужным, — пусть они поучатся у Гепеу. Да, да! Ма foi — честное слово, это прекрасная мысль! — поучиться всем нам у чекистов: они, как оказалось, совсем неплохие разведчики.
— У меня несколько другие заботы, — грубо буркнул Издетский. — Я должен ехать в Берлин и Белград.
— А меня готовят к отправке в Россию, — грустно вырвалось у Дузика.
— О-о? — без всякого участия произнес француз. — Я вам вовсе не завидую.
— Мне никто не завидует, — с тоской сказал Дузик. — Я никогда не был ни тайным эмиссаром, ни тем более — террористом.
— Ба! Значит, все разъезжаются? Значит, остаются лишь Климович и вы, Далин! Что ж! Будем работать с нами двумя! — и он засмеялся, довольный шуткой.
3
Девятнадцатого мая в «Зале сделок» дворца Сан-Джорджо состоялось последнее пленарное заседание Генуэзской конференции. Солнце светило ласково и тепло — совсем по-летнему. Море было бирюзовым. Бирюзовое небо сияло сквозь все окна.
После принятия резолюции начались заключительные речи. Первым выступил, конечно же, Ллойд Джордж. Не жалея образов и красок, чтоб доказать успех конференции
«Италия... угостила нас всеми видами погоды, ей подвластными. Мы имели, конечно, солнечные небеса, но нам достались также злые и холодные северные ветры; мы пережили также угрюмый и подавляющий сирокко; были и грозы, но сегодня все это закончилось голубым небом. Такова история конференции. Для хорошего урожая нужна всякая погода... Мы не достигли того, что ожидали наиболее экспансивные из нас, но мы достигли большего, чем то, на что надеялись или чего желали достичь скептики».
Чичерин, давая оценку работе конференции и отмечая значение первого совещания европейских стран, сказал ясно и трезво: конференция в Генуе не оправдала великих ожиданий, которые родила у народов всех стран, она далеко не всегда придерживалась принципа равноправия между советской и капиталистическими системами; она не дала возможности рассмотреть вопрос о разоружении, поднятый советской делегацией. «Блестящее изложение противоположных теорий, данное господином премьер-министром Великобритании, неожиданно затронувшим разделяющий нас вопрос, не сумеет обратить в его веру русский народ, точно так же как не удалось это сделать вторгавшимся белым армиям, — заметил Чичерин. — Господин премьер-министр Великобритании говорит мне, что если мой сосед ссудил мне деньги, я обязан ему уплатить. Хорошо, я соглашаюсь в данном особом случае — из желания примирения. Но я должен прибавить, что, если мой сосед ворвался в мой дом, убил моих детей, уничтожил мою мебель и сжег мой дом, он должен по крайней мере начать с возвращения мне уничтоженного...»
Эрнест Хемингуэй отмечал: глава русской делегации сражался в Генуе «логическими аргументами, историческими аналогиями, фактами, статистикой и страстными доводами». Он использовал трибуну для того, чтобы говорить «для Суда грядущих поколений».
В час дня конференция закончилась. И дипломатический нажим империалистов на Республику Советов не дал никаких результатов. Позиция Советского правительства, рост его престижа после Генуи нанесли сильнейший удар по белой эмиграции. «Не преуменьшая неприятного нам, мы должны сказать, что Генуэзская конференция была успехом для советской власти, — писала кадетская газета «Руль». — Она увеличила ее престиж. Она сделала ее участницей международных переговоров, вхожей в залу европейских конференций в качестве представительницы и распорядительницы России... Еще одно надо признать: с увеличением советского престижа потерпела ущерб русская эмиграция».
«Позиция русской делегации в Генуе, всецело совпадающая с национальными и государственными интересами России, лишила даже ее врагов возможности говорить на столбцах эмигрантской прессы о расхождении интересов России и советской власти» (газета «Накануне»).
Да, весь мир понимал, что «красные русские», сломив сопротивление Запада, добились на Генуэзской конференции очень многого. Они увозили в Москву Рапалльский договор. Югославы и болгары дали обещание распустить армию Врангеля на Балканах. Было принято решение созвать новую конференцию для дальнейшего урегулирования отношений между молодой Советской Республикой и другими странами. Советская Россия, не приняв условий мирового капитала, избрала свой, самостоятельный, независимый путь экономического развития...
Последний вечер в опустевшей гостинице «Империал» часть руководителей советской делегации, задержавшихся в Санта-Маргерите, провела в парке, а затем в баре. Слушали море. Воровский рассказывал о книге про Италию, которую мечтал написать и которую, увы, ему не суждено было написать, ибо вскоре выстрел белого эмигранта Комради оборвет его жизнь. Но тот вечер в Генуе был совсем тихий, благостный, мирный. Хотя каждый из присутствовавших знал и понимал: мир для Страны Советов еще не завоеван, не добыт. Впереди — новые битвы...