Крушение
Шрифт:
– Примечателен адрес, – указал Майк Неру. – Бульвар Сансет, Беверли-Хиллс. Дома там не каждому по карману, а у нее вид явно не богачки.
– Отель «Беверли-Хиллс», – конкретизировал я. – Она там жила в коттедже.
– Вы шутите? Ого… То есть когда-то она в самом деле была при деньгах. Удивительно: я-то думал, это описка… К нам она поступила как «бездомная».
– Сейчас-то она, похоже, ею и является. Как установили ее личность?
– Копы идентифицировали ее по отпечаткам пальцев и указали имя. Опираясь
– Здесь упомянут ее сын. Она что-нибудь говорила о нем?
– Ничего. Просто голосила, чтобы ее освободили. Как и все, кто подвергается подобному приводу. Тогда я ввел ей ативан, и она подутихла. В отличие, кстати, от некоторых других. Ночка выдалась еще та.
Глава 8
На пути домой я заехал к себе в офис и разыскал там свои записи по Овидию. В них я нашел название его подготовительной школы, а также имя учительницы – Джанет Робер, – и позвонил.
Мне повезло: она по-прежнему работала там, да еще и сразу нашлась (я попал как раз на перемену). Кто я такой, она понятия не имела, но в ее голосе зазвучали теплые нотки, стоило мне сказать, что я когда-то был психологом мальчика.
– Овидий? Конечно, я его помню: яркие ученики остаются в памяти. Если не секрет, в чем причина вашего звонка?
– Я его ищу.
В общих чертах я описал ей причину, упомянув, что Зельда испытывает проблемы эмоционального плана, о которых я распространяться не могу.
– Проблемы? – Джанет Робер вздохнула. – Честно сказать, доктор Делавэр, меня это не удивляет. Школу она посещала лишь несколько раз, а когда появлялась, у меня было ощущение, что она старается… казаться нормальной. Но это, как бы сказать… не вполне выходило. Вы меня понимаете?
– Ее старание бросалось в глаза.
– А заканчивалось нервозностью. Как будто она сердилась на то, что у нее не получается… Кто-то говорил, что она актриса.
– Да, она действительно ею была.
– Что ж, в таком случае ее исполнительское мастерство меня не впечатляло. Не скажу, чтобы в ней было что-нибудь угрожающее; скорее наоборот. Хрупкое, уязвимое. Красивая и очень ранимая женщина. Вы хотите сказать, что Овидия у нее забрали? Если так, то зачем вам его искать?
– Я не знаю, что с ним, кроме того, что он теперь не с матерью. А сама Зельда не в состоянии ничего мне рассказать.
– Даже так? – Джанет Робер встрепенулась. – Звучит посерьезней эмоциональных проблем.
– Вскоре после того, как я осмотрел Овидия, Зельда лишилась работы. Она дала своему сыну у вас доучиться?
– По всей видимости, да. Но как у него все складывалось после того, как он нас покинул и пошел в первый класс, я вам сказать не могу. Такой уж у нас уклад. Контакты обрываются.
– Вы отправляете ребятишек в какие-нибудь конкретные школы?
– Вовсе нет. Дети поступают к нам отовсюду и расходятся кто куда. Кто в частные школы, кто – в государственные. Если у них есть младшие сестренки и братишки,
– Вообще-то, намеков не было.
– Намеков, – задумчиво повторила Джанет Робер. – Я надеялась, вы скажете: «Это исключено».
Следующая попытка: «Городской центр присмотра и ухода за детьми». Ни телефона, ни ссылок в Интернете. Лос-Анджелес в чистом виде: всё с ограниченным сроком годности.
Перспектива набирать подряд десятки разных школ и что-то врать тяготила, да и успех выглядел сомнительным. Пора было прибегнуть к высшим силам.
Майло Стёрджис находился где-то в западной части Лос-Анджелеса; офисный коммутатор соединять меня с ним отказался. Пришлось набирать по сотовому.
– Привет, Алекс.
– Мне нужна твоя помощь.
– Вот это поворот! А какая?
– Давай встретимся?
– Чую, нужен круто… Через пару часов я освобождаюсь. У меня в офисе нормально будет?
– Шикарно.
Без всяких расспросов.
Вот что значит «друг в беде».
Статус Майло в полиции Лос-Анджелеса – одна из тех ярких проблесковых точек, которые, сыграв всем на руку, благополучно соскальзывают с экрана.
Несколько лет назад он заключил сделку с шефом полиции – гладким и гибким, как уж, политиканом, метящим в отставку. Условия простые: взамен на повышение в лейтенанты (звание, обычно подразумевающее офисную работу) Майло получает себе свободу действий. А также надбавку к зарплате и пенсии, плюс мандат на продолжение работы в убойном отделе.
Новый шеф – рефлекторный антагонист и властолюбец – к той договоренности относился терпимо при условии, что она не сказывалась на фактически безупречной раскрываемости преступлений, которой мог похвастаться Майло. Ситуация, безусловно, нетипичная, хотя применительно к моему другу вполне себе к месту: он и так всегда значился особняком.
В те дни, когда Стёрджис еще лишь начинал карьеру, офицеров-гомосексуалистов в отделе попросту не существовало, а его коллеги устраивали облавы на гей-бары и размазывали их завсегдатаев по стенке. Самосохранение требовало держать свою частную жизнь глубоко за пазухой; вот Майло и застегивался на все пуговицы в своем психосоциальном гетто.
Когда же общественный уклад начал понемногу меняться, он, соблюдая сдержанность, перестал маскироваться и делать вид, так что вскоре все вышло на поверхность. Тот период был, пожалуй, самым сложным – ехидные усмешки, ядовитые взгляды; его чурались, а иногда откровенно унижали.
Сегодня в департаменте действуют правила против любой дискриминации, и полицейские-геи работают без притеснений. Но Майло по-прежнему держится особняком; думаю, так обстояло бы и в том случае, если б он в своей ориентации был «традиционщиком».