Кружение дней
Шрифт:
Вот он щурится от накатывающих слез после Чемпионата Мира, на котором выиграла Аня и вся любовь к маленькой чемпионке сползает из зрачков к внешнему уголку века.
– И где же твой папа? – не удается скрыть надежду, вползающую ядовитой змеей и щекочущую душу.
Поднимается и упирается в тот самый прищур, который так удачно передался его дочери. Не улыбается. Смотрит недоверчиво, будто боится, что его выгонят. “Да я давно уже за всё тебя простила. За всё, что раньше, как казалось, не могла”.
– Твой
Петров оборачивается и еще крепче сжимает ее ладонь, надеясь дать силы и покоя, которого как ни бывало. Аню подбрасывает с места и буквально роняет в объятия обожаемого Антона Владимировича. И он, кажется, тоже тает рядом с этой девочкой. Прижимает ее. Чмокает в макушку. И, наконец-то, Катерина видит его улыбку. Все такую же детскую и открытую. И еще видит, что у него пол головы седые и в бороде пробивается серебро. Он повзрослел. И нет, она не может сказать – “постарел”.
А вот Марию Богорову ее папочка, кажется, не посвятил, куда они идут и насколько близко он сам был знаком с котлом “Зари”.
Однако, не стоит забывать, что у них не встреча одноклассников.
– Девочки, мы вас берем. Ты, Маша, будешь заниматься у Александры Константиновны, а ты, Лиза, у Анны Николаевны. Завтра общее собрание. Родителям быть обязательно.
****
Его Катя видит сразу же между незнакомыми лицами других родителей. И снова вползает змея-надежда, что он подойдет после собрания и заговорит. Нет. Уходит одним из первых. Что же, значит – не сегодня. А, может, и никогда. В конце концов, хотеть, чтобы ребенок добился максимума, и хотеть общения с давно забытой любовницей, которая уже и не женщина для него, это из разных опер.
Она неспешно возвращается к себе и погружается в документы. Ненавистные. Необходимые.
Аккуратный стук в дверь, и седеющая голова, просунувшаяся в проем. Готова ли она его принять на разговор-встречу? Сердце прыгает четверной лутц и выезжает из него, закручивается в спираль без смены ног и пауз.
– Не ждала увидеть тебя, – произносит, держа кофейную чашку у губ, Катерина.
– Иногда беглецы возвращаются? – грустно смеется мужчина.
– Еще и с жертвенными агнцами, – нет, она не осуждает, но жалеет его солнечную девочку, как и всех своих подопечных, – Ты правда хочешь ребенка засунуть в нашу мясорубку?
Богоров молча пьет кофе, игнорируя вопрос про агнцев.
– Вы вернулись в Москву? – ждет боли ответа про жену. Наверное, красивая. Маша очень симпатичная девочка. И не очень-то похожа на отца. Точно молодая. Уж по сравнению с ней-то любая будет молодой.
– Мы с Машей – да.
Странный ответ. Короткий и отметающий всякие возможности к продолжению темы.
– Зачем ты подстриглась? – внезапно задает вопрос Антон. И становится и вправду больно. Наверное, больнее, чем при мысли о жене. Потому что неожиданно.
– Удобно и надо же что-то менять в жизни, – врет Мейер.
– Это не ты, – огорченно говорит мужчина.
– Я – только старше, – сквозь внутреннюю пустоту утверждает
Нужно прекращать этот мазохистский диалог, который того и гляди закончится ее слезами.
– Рада была тебя видеть, Антош!– Екатерина выходит из-за стола, показывая, что время на беседы с ним у нее истекло. Ей хочется сбежать от его близости. От такого знакомого голоса. От этого обдирающего сердце прищура незабытых карих глаз.
И остро чувствует мужскую горячую ладонь у себя на запястье. А сил сопротивляться тому, как он тянет ее ближе, нет никаких. Его руки на талии, так знакомо и так далеко в памяти. Тяжелый лоб утыкается ей в живот. Оба замирают.
Глухо, поглощённый тканью свитера и ее телом, звучит его голос:
– Я так по тебе скучал… А ты подстриглась!
– Зато больше мне не кажется, что ты гладишь меня по голове, – мягко отвечает она, точно зная, что снова врет.
Ей до сих пор временами, когда ветер шевелит короткие пряди, то и дело мнится, что это его ладонь пробегает по голове, едва касаясь кончиками пальцев.
Она перебирает жесткий ежик переспанных сединой волос, чувствует, как горячий лоб упирается в живот. Время замирает и мир ограничивается кольцом его рук. На глаза наворачиваются слезы, благословляя этот миг и проклиная сотни часов врозь.
У прошлого нас одолжить…
Похоже немного осталось уже,
Становится всё холодней.
И мы со временем осторожней на вираже,
И ждать перемен всё трудней,
Но свежий ветер всё ещё бьётся в окно,
И солнце с небес светится.
А вдруг они как в каком-то старом кино
Когда-то ещё встретятся.
«УмаТурман»
Горячие губы прижаты к ее ладони, пока она второй рукой судорожно ищет в сумке пластырь. Когда язык оставляет влажный след, собирая выступающую кровь, хочется закрыть глаза и потеряться в первобытной дрожи, которую вызывает это прикосновение.
Угораздило же так обрезаться бумагой, да еще и в тот момент, когда он заглянул после двухмесячного отсутствия. Собственно, не появись он, вряд ли бы и порезаться случилось.
– Пластырь, – произносит Екатерина охрипшим голосом.
Мужчина протягивает руку, вынимает из подрагивающих пальцев коробочку и неспешно еще раз проводит языком по ее ладони, прежде чем оторвать губы.
Голова склоняется, пока он открывает упаковку, вынимает защищающую ранку полоску и аккуратно прикрепляет ей на руку. От каждого прикосновения пальцев под ложечкой ёкает. И не спасает даже воспоминание о том, что этот мужчина женат и счастлив. Жена его молода и очень привлекательна. У них отличная дочь, веселая и открытая миру. Разве это не первый признак того, что в семье все хорошо?