Кружево Парижа

Кауфман Джорджиа

– Так вы идете или нет? – спросила она и, переведя дыхание и придя в себя, уже мягче продолжила: – Я спешу, и в эти выходные придется как следует поработать. У нас запарка.

– Дайте мне пять минут, мадам. Я с вами.

Насчет срочности мадам Фурнель не преувеличивала. В такси по дороге в ателье она объяснила, что больше не работает на себя, а продала компанию и вошла в новый дом моды, и у нее меньше трех недель, чтобы закончить новую коллекцию. Она пояснила, что отчаянно ищет опытных портних и считает, что я буду там процветать.

Я

уже дрожала от страха, от неожиданного побега и первой в жизни поездки на такси, и ее короткое объяснение не подготовило меня к смене крохотного ателье на новое рабочее место.

Номер тридцать по авеню Монтень был не обычным домом, а небольшим особняком. Шестиэтажное здание возвышалось на углу улицы, и каждый из пяти этажей купался в свете, проникавшем через шесть огромных окон. И только под серой крышей мансарды комнаты уменьшались до человеческих размеров.

В здании работало множество маляров, окрашивавших его стены в белый и серый цвета.

Я остановилась у подножия лестницы, опершись о чугунные перила, чтобы прийти в себя. Всего несколько лет назад я жила в простой горной деревушке и сейчас чувствовала себя в центре вселенной.

– Ну, следуйте за мной, – скомандовала мадам Фурнель, словно спеленатого младенца, неся на руках раскроенный мной жакет. – У нас всего три недели, чтобы закончить первую коллекцию.

Она пыхтела, взбираясь по лестнице, пробираясь мимо людей, бегающих вверх и вниз. Я еще никогда не видела такой армии рабочих и старалась не отвлекаться.

– Нужно сшить девяносто платьев.

Она остановилась на лестничной площадке. Дверь перед нами вела в большое ателье. Десятки мастериц и несколько мужчин склонились над тканями, стояли рядом с манекенами, скалывали материю булавками, что-то изменяли, пришивали, подрезали. Несмотря на суету и движение, в зале стояли тишина и атмосфера всеобщей глубокой сосредоточенности.

– Мне нужны опытные портнихи. Когда мэтр купил у меня компанию, я привела мастериц с собой и наняла еще нескольких, но рабочих рук все равно не хватает.

В конце комнаты стоял невысокий лысеющий человек и рассматривал на манекене недошитое платье. Рядом с ним ожидали распоряжений помощники, мужчина и женщина.

Мадам Фурнель прошагала прямо к этой четверке, а я плелась следом.

– Месье Диор, – обратилась она, и человек обернулся.

У него было пухлое лицо, тонкие губы и острый нос. Я понятия не имела, кто это, помню, что меня поразили его грустные глаза с нависшими веками. Судя по тому, что я вскоре узнала, ma chere, он просто был измучен.

– Да, мадам Фурнель. Чем могу помочь?

И снова повернулся к манекену.

– Видите, я занят.

Помощники испепелили мадам Фурнель взглядами, и она выпрямилась в полный рост.

– Понимаю. Поэтому и наняла эту молодую женщину.

– Она шьет? – не глядя на меня, спросил он.

– Превосходно.

Его взгляд на мгновение задержался на мне, словно бабочка перед тем, как упорхнуть.

– Тогда она ваша.

Мадам Фурнель фигурой напоминала бочку на тонких,

как булавки, ножках, и, несмотря на умение создавать сказочные наряды, в которых по ателье с лебединой грацией фланировали манекенщицы, она неизменно носила простой синий костюм. Она была настоящей волшебницей: взяв в руки длинные портновские ножницы или пухлыми пальцами вдев нитку в иголку, она ловко и быстро творила чудеса, создавая из мягкой ткани нечто изумительное. Она приходила на помощь в нужную минуту – а таких критических моментов, требовавших ее немедленного вмешательства, было более чем достаточно.

Из-за сумасшедшей подготовки к церемонии торжественного открытия дома моды Диора в середине февраля все трудились не покладая рук.

В Париж меня манили имя и стиль Шанель, я и не знала тогда, что она живет в Швейцарии. Теперь я оказалась в армии из восьмидесяти пяти мастеров, работающих на износ на этого неизвестного модельера.

Кто-то вкладывал деньги в этого новичка, это было очевидно по размаху, с каким набирали персонал, и вскоре стало понятно почему. Я выросла в мире, изголодавшемся по излишествам после аскетичной жизни в военное время. Слишком долго мы жили в холоде и мраке, обходились тем, что имели, и штопали, перешивали и чинили. После всех этих лет убогого существования появился аппетит к более утонченному стилю, тканям, прекрасному. Диор воспользовался моментом.

Он предложил нам расточительную роскошь и утонченную женственность. Хотел, чтобы мы затянули пояса, как никогда прежде, утянули талию, подчеркнув изящные бедра. Словно замысловатые лепестки цветка мы создавали Ligne Corolle [16] Диора, стиль, который я понимала, но не принимала, поскольку, собирая каждую юбку, приходилось сшивать много метров материи. Я выучилась своему ремеслу, перекраивая и переделывая поношенные готовые платья более успешных, чем я сама, женщин, а теперь здесь перелопачивала такое излишество шерстяной или шелковой материи в юбки из прошлого, времен Первой мировой, наряды, одной только тяжестью и корсетами превращавшие женщину в красивую безделушку.

16

«Новый облик» (фр.).

Каждый день отмеряли ткани, и мадам Фурнель раздавала девушкам отрезы для работы. В первые несколько дней от напряжения болели пальцы. Как только кто-то из нас откладывал законченное платье, тут же появлялась мадам Фурнель.

– Ah, bien fait [17] , – говорила она, осмотрев шитье, глазами пробегая ровные идеальные стежки.

Или:

– Придется переделать этот небольшой кусочек, ma chere, тут не очень получилось, согласны?

17

Молодец (фр.).

Конец ознакомительного фрагмента.