Кружево Парижа

Кауфман Джорджиа

– Я сниму, – пообещал он.

Я молча ждала, но он не пошевелился. Вода, несущаяся по камням, брызгалась фонтанчиками, искрящимися под неяркими весенними лучами. Я прикусила губу – хулиганы не жалуют слабаков. Уступать я не собиралась.

– Сначала тебе придется кое-что для меня сделать.

Мальчишки перестали швырять камни и сгрудились вокруг него, будто овцы.

Я медленно спустилась по скользкой тропинке.

Руди на голову возвышался над друзьями, а я была меньше их всех.

– Верни куклу, – потребовала я.

– Придется заработать, – хитро улыбаясь, ответил он.

На лугах выше лесополосы еще лежал снег. Мы были одни, и нас никто

не видел.

Я уставилась на него, совершенно не представляя, что ему нужно. У меня почти ничего не было, а уж того, что понравится мальчишке, и подавно. Мои книги? Вряд ли он вообще читает.

– Как? – немного погодя спросила я.

– Ну… – усмехнулся он, оглядываясь на друзей, – задери юбку.

Мальчишки загоготали.

– Что?

– Задери, – повторил Руди. – Мы хотим посмотреть, Gitschele [4] .

Он пристально глядел на меня, другие мальчишки улыбались, только Михаэль Штимфль, кузен Ингрид, потупил голову.

В спортзале мы раздевались до трусов и нижних рубашек, но тут было что-то другое, и я не понимала, в чем дело. Но причины для отказа не видела. Его голубые глаза словно обжигали меня взглядом. Рассудив, что в школе они все уже видели трусы, как у меня, и желая вернуть Элизабет, я подняла юбку. Мальчишки засмеялись, а у меня запылали щеки. Сгорая от стыда, я одернула шерстяное платье, и оно прикрыло бедра.

4

Девчонка (нем.).

– А теперь отдай куклу, – умоляла я.

– Это еще не все, – издевался он. – Я не разрешал опускать платье. Теперь подними юбку и спусти трусы.

Я уставилась на него. В спортзале мы такого никогда не делали. И при других девчонках тоже. Даже в туалете можно было спрятаться за дверью. Я была уверена, что это неприлично, даже грешно.

Зря я поддалась его первому приказу, глупость сделала, теперь, как всякий задира, он от меня не отстанет.

– Хватит, – ответила я и выпрямилась, чтобы казаться повыше, – я выполнила твое требование, отдавай куклу.

– Не получишь, пока не сделаешь, как я сказал.

Он шагнул вперед и хотел меня схватить.

Скала под ногами оказалась гладкой и блестящей, и, пятясь от него, я поскользнулась. Он словно клещами схватил меня за руку и потащил вверх. Я подняла камень и, вырываясь, ударила Руди изо всех сил.

По лицу у него заструилась кровь, он вскрикнул и отпустил мою руку.

Я упала на землю, потом вскарабкалась на берег и побежала без оглядки до самой булочной Рамозеров. Когда я влетела в магазин, оттуда как раз выходил самодовольный дородный мужчина – дядя Руди, бургомистр. Я проскользнула мимо него и резко остановилась, вдыхая густой сладковатый аромат дрожжей. Из-за прилавка на меня смотрел герр Рамозер, отец Руди. Из-под моего грязного платьишка виднелись поцарапанные, окровавленные коленки, лицо заплаканное…

– Руди украл у меня куклу, – выкрикнула я, – принцессу Элизабет! Заставил… и все равно не отдал. Тогда я ударила его камнем. Наверное… убила.

Герр Рамозер потрясенно уставился на меня голубыми глазами.

– Что она сказала? – спросил за моей спиной бургомистр. – Убила Руди?

– Я хотела вернуть куклу, – оправдывалась я.

– Что ты сделала с моим сыном? – взревел герр Рамозер.

– Да ничего, – ответил Михаэль Штимфль, протискиваясь мимо бургомистра. – Это все Руди. Решил позабавиться. Ей ведь

только восемь. Нехорошо это, гадко.

Он шагнул ко мне и вытащил из-за пазухи принцессу Элизабет.

– Вот, возьми.

Я выхватила у него принцессу Элизабет и прижала к груди. Одежда у нее порвалась и отсырела, швы разошлись. Я громко всхлипнула. И только когда добралась до дома, поняла, что сжимаю в руке камень. Я поднесла его к свету и внимательно осмотрела. Оберфальц располагался на бедной истощенной почве, которая, казалось, отслаивалась от скалы. Теперь-то я знаю, что это кристаллический сланец. Он состоит из миллионов крохотных плоских слюдяных пластинок, словно тончайших простыней из пластика, перемежающихся с кварцем и полевым шпатом, с вкраплениями твердых кристаллов граната. Сланец не такой твердый, как известняк, из которого получается мрамор. Он мягкий и слоистый. В те времена я любила отковыривать слюдяные пластинки ногтями.

Мне крупно повезло, что в камне, который я подняла, торчал довольно крупный кусок темно-красного гранита. Будь это сплошь слюда, она бы просто скользнула по лицу, и от Руди бы мне не уйти. Вместо этого он обречен вечно носить на левом виске шрам от темно-красного камня.

Речь опять о правильном выборе: даже камень, если он подходит для данной цели, сослужит вам хорошую службу.

Глава 2. Зубочистки

Когда я вся на нервах, как сейчас, то обычно улыбаюсь. Трудно сделать вид, что ничего не происходит, когда инстинкт подсказывает: покажи зубы. Наверное, это древнейший ответ на стресс: скалиться в улыбке или хищно обнажать клыки – особой разницы нет. Зубы у меня крепкие и белые. Чищу я их почти фанатично. Чего только я не пробовала в жизни: зубную ленту и нить, шумные ирригаторы для полости рта, мини-рогатки с нитью между зубцами и новомодные крохотные разноцветные межзубные ершики, те, что покрупнее, для здоровых десен, поменьше – для воспаленных, точь-в-точь уменьшенная копия щеточки для детских молочных бутылочек. Все это требует времени и терпения: я сижу, разинув рот в нескончаемом «а-а-а», и чищу зуб за зубом, каждую расселину. Зато могу похвастаться, что зубы у меня до сих пор свои, белые, как молоко, и блестящие, словно перламутр. В детстве все было гораздо проще. У нас были зубочистки.

* * *

Каждое утро после завтрака, до школы, я шла на кухню к шкафу и доставала упаковку зубочисток. В мои обязанности входило наполнять солонки и перечницы на каждом столике, а в маленькие деревянные коробочки класть зубочистки.

Так уж сложилось, что обед, ужин или знаменитый мамин штрудель запивали напитками и рассеянно ковырялись в зубах. Таков был сдержанный ритуал на глазах у всех. Теперь я считаю, что ковыряться в зубах на глазах у всех неприлично. Зубы я чищу здесь, в укромном уголке. В детстве, когда я жила в гостинице, границы между общедоступным и личным были нечеткими, может, потому я стала оберегать свою личную жизнь.

Вряд ли до конца лета 1943 года я имела хоть какое-то представление о политической арене, мощи происходящих событий. Детям, выросшим во время войны, даже не с чем это сравнивать, для них это просто обыденность.

Лишь гораздо позже я стала понимать, что мою родину, Южный Тироль, после Первой мировой войны и распада Австро-Венгерской империи совершенно нелепо присоединили к Италии. Пытаться привязать изначально принадлежавший Австрии немецкоговорящий альпийский Южный Тироль к Италии – все равно что пришить моей принцессе Элизабет лапу игрушечного медведя.