Крылья черепахи
Шрифт:
– Понятно, – бросаю я в трубку. – Ну пока.
– Погоди, а чего ты звонил? – интересуется Мишка, но я даю отбой и докладываю Марии Ивановне о полном благополучии в первопрестольной, несмотря даже на наличие в ней Мишки Зимогорова.
– Об этом надо всем рассказать, – немедленно оживает Мария Ивановна. – Пусть верят, что все в порядке. Паника, Виталий, нам совсем не нужна.
– Паники вроде и нет, – говорю я. – Так, унылость...
– В таких случаях, как наш, паника редко возникает сразу, ей нужно какое-то время, чтобы созреть...
Я пожимаю плечами, и тут
В рыбном бульоне плавает маленький кусочек щуки, ершиная голова с грустными белыми глазами и полтора чьих-то плавника.
– Не уха, – досадливо крякает Матвеич, шумно отхлебнув пойло. – Для ухи, едреныть, что надо? Кто сказал – картошка? С картошкой, едреныть, выйдет не уха, а рыбный супчик. Настоящая уха – это рыба, лук и специи, больше ничего. Лаврушка там, едреныть, перец горошком...
Просто удивительно, как быстро десять человек могут подъесть все запасы, не ощутив, однако, особой сытости. Хлеб нарезан прозрачными на просвет кусочками – по одному на едока. Столько же осталось на ужин, а с завтрашнего дня нам придется обходиться без хлеба и вспоминать «Любовь к жизни» Джека Лондона, который, в отличие от Мишки Зимогорова, Виталия Колорадского и большинства их общих знакомых, знал, о чем пишет.
Новость о столице принята благосклонно, но зловредный телевизор опять показывает всякие документальные ужасы: затопленные мосты в Париже, катер спасателей, плывущий по улицам Лондона, катастрофическое наводнение на Гудзоне, селевой поток в Перу и прорвавшую дамбы желтую Хуанхэ.
В Испании тонут Валенсия и Галисия. Жаль: испанцев я уважаю. Они придумали сиесту.
Зеваю.
– Ты что, спать собираешься? – осведомляется у меня Феликс.
– А разве есть работа? – ворчу я, забираясь под одеяло.
И почему-то вспоминаю своего недописанного Гордея Михеева, человека, гасящего звезды. Вот над текстом – это работа. А дрова собирать – это так...
– Ладно, спи.
Дезертиров трое – стриженые первогодки, тощее пушечное мясо в грязном обмундировании. Видно, что на пути от Дурных земель им не раз приходилось падать ничком в пыль, пережидая опасность. Они блуждали в холмах, передвигаясь ночами и отсыпаясь днем, стараясь быть незаметными, как норные животные, голодали, маялись страхом, а этой ночью наконец решились пересечь долину и наткнулись на дом. Выдавив оконное стекло в лавке, они забрались внутрь и устроили пиршество, разом позабыв все страхи. Какие там страхи, когда здесь еда! Сколько угодно еды! И вода в бутылках самая разная. И сигареты, и спиртное!
Сквозь оконные занавески в спальню пробираются отсветы зарева над холмами. Проснувшийся муж трет глаза, перелезает через спящую жену и спросонок делает ошибку: спускается в лавку узнать причину шума, не прихватив с собой ружье, висящее на стене в гостиной. Когда он замечает чужих и наставленный на него ствол автомата, он глупо пытается отшагнуть, уже понимая всю бесполезность этого действия. Его заметили, он не вооружен и влип.
Так вот что его разбудило – лай собаки! Лай, а затем короткий предсмертный визг. Старый
На пыльных лицах – глаза затравленных животных, еще способных прыгнуть к горлу, если их прижмут к стене. Первую секунду дезертиры испуганы, и мужчина понимает: сейчас проще простого получить свинцовый веер в живот. У дезертиров один автомат на троих. Но этого совершенно достаточно.
– Хозяин – ты?
Мужчина кивает.
– Кто еще есть в доме?
– Они спят, – говорит мужчина, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Не надо их будить. Что вам нужно: еда, питье, одежда, да? Берите и уходите.
– Возьмем, не сомневайся.
Они берут много больше, чем надо беглецам, доверху набивая рюкзак и два мешка. То, что им не подходит, летит на пол, туда же отправляется заскорузлое от пота обмундирование. Мужчина беспомощно смотрит на разгром. Преобразившись, дезертиры наивно надеются сойти за беженцев из Дурных земель.
– Деньги, папаша.
– В кассе.
Касса не заперта. До сих пор ее не от кого было запирать.
– И только-то? Еще есть?
– Больше нет.
– А не врешь ли ты, дядя? – с глумливым сомнением осведомляется дезертир. – Врать нехорошо.
Мужчина энергично трясет головой. Он не врет. Ему не очень жаль денег, он готов примирится с потерей части личных вещей и товара, но ему больно смотреть на разгром в своем доме. И он хочет только одного: чтобы это поскорее кончилось. Вы получили, что хотели, – так идите. И все снова станет хорошо. Как раньше. Почему вы не уходите?
По шоссе с оглушительным ревом катит танковая колонна – полк, не меньше. Сто двадцать машин крушат траками асфальт. В сизом мареве над колонной исчезают звезды. Дрожат стены дома, жалобно звякают оконные стекла. Обитатели дома привыкли к тому, что колонны чаще движутся ночами. Давно прошло время, когда это раздражало, мешая спать.
Но сейчас мужчина понимает: танковый грохот – отличный повод не оставить свидетеля. Никто не услышит выстрела.
– Проводи-ка нас наверх, дядя.
Мужчина топчется на месте. Как так? Ведь им же было сказано, что наверху спят, как они не понимают? Догадка обжигает: они все понимают...
– Ты что, тугоухий?
Вверх по лестнице. Все четверо, но один из них под прицелом. Направо – комната сына и детская. Там, разметав ручонки, спит дочь, и тайно поощряемый ею приблудный котенок, конечно же, опять забрался на подушку. Пожалуйста, не надо туда... Налево – гостиная. Беглый взгляд. Ничего интересного. Прямо – спальня.
О, это место достойно внимания!
Разбуженная женщина кричит, зовет на помощь того, с кем делила кров и растила детей. Под танковый рев все равно ничего не слышно, и ей зря забивают рот простыней. Дезертиры неслышно хохочут. Их слишком долго унижали, теперь их черед унижать других. Один, оседлав женщину, кулаком бьет ее по лицу – лежи смирно, стерва! Второй в нетерпении расстегивает ширинку. Смотри, дядя! Твоя жена еще не старуха, она еще вполне лакомый кусочек. Смотри!.. Что дергаешься, герой, – хочешь напасть? Попробуй. А пулю-дуру в печень не хочешь ли?