Крылья над Кальдорой

Флин Анна

– Элин… – тихо произносит Кайра.

Она осторожно подходит ко мне и опускается на кровать рядом. Её руки обнимают меня, тёплые и крепкие. Я чувствую её прикосновение, но не могу остановиться. Плечи сотрясаются, а рыдания рвутся наружу.

Мы сидим так, прижавшись друг к другу. Никто из нас не говорит ни слова.

Кайра тоже начинает плакать. Я чувствую, как её слёзы стекают на моё плечо, горячие, как и мои. Мы плачем вместе, не сдерживая себя, потому что больше нет сил бороться с этим ужасом, который вокруг нас.

Тишина

в комнате заполняется нашим тихим плачем. Две женщины, две дартлогийки, сломанные Империей, но ещё живые.

– Элин, – вдруг произносит она, нарушая тишину. – Мне нужно тебе кое-что сказать.

Её голос звучит приглушённо, и я сразу понимаю, что это что-то серьёзное.

– Что случилось? – спрашиваю, глядя на её побледневшее лицо.

Она опускает взгляд на свои руки, а потом отвечает:

– Меня отправляют на стерилизацию.

Слова падают, как камни. Я не сразу понимаю их, но когда смысл доходит, в груди начинает разгораться ярость.

– Что?! – восклицаю, но она быстро тянет меня за руку, заставляя говорить тише.

– Пожалуйста, не кричи, – шепчет она.

– Почему?! Почему они это делают? – шепчу я, но голос всё равно звучит резко.

– Один врач… Он хочет, чтобы я стала его… любовницей, – её голос дрожит, почти ломается.

Я чувствую, как внутри начинает разгораться ярость. Крепче сжимаю руки, ногти впиваются в ладони так сильно, что кажется, кожа вот-вот порвётся.

– И он решил, что для этого нужно лишить тебя… – я не могу договорить. Слова застревают в горле, слишком много гнева и отвращения, чтобы продолжить.

Кайра кивает, её глаза наполняются слезами.

– Имперцам запрещено иметь детей от дартлогийцев, – тихо говорит она. – Ты же знаешь, как они к нам относятся. Мы для них…

– Животные, – заканчиваю я за неё, ощущая, как кровь пульсирует в висках, а в груди нарастает стук.

Животные. Именно так они нас видят.

Империя поработила нас много лет назад, но не приняла в свой мир. Мы не стали частью Эры, мы остались дикарями, низшими, грязными в их глазах. Они отняли у нас всё – наш язык, нашу культуру, нашу землю, – но даже это их не удовлетворило.

Для них мы просто рабочая сила. Мы ломаем свои тела на их заводах, пашем их землю, строим их города. Мы едим крохи, которые они кидают нам со своих столов, и носим нашивки, как клеймо, чтобы никто не забыл, кто мы такие.

– Мы для них не люди, Кайра, – шепчу я, и эти слова звучат как яд.

– Мы никогда ими не станем, – соглашается она, её голос тихий, но полон горечи.

Имперцам запрещено жениться на дартлогийках. Это закон. Даже если кто-то из них посмеет полюбить нас, их связь будет считаться преступлением. Детей от таких союзов уничтожат, а самих родителей ждёт публичное осуждение и смерть.

Империя не терпит «грязной крови».

– Но есть те, кто покупает нас, – продолжает Кайра, её голос становится

ещё тише. – Мы для них не жёны и даже не любовницы. Мы – игрушки, вещи, которые можно сломать и выбросить.

Сжимаю кулаки так сильно, что костяшки белеют.

– Это унизительно, – шепчу я, чувствуя, как злость перекрывает дыхание. – Они стерилизуют нас, как животных, чтобы… чтобы…

Слова застревают в горле.

– Чтобы не допустить, чтобы кто-то из нас оставил от имперцев потомство, – заканчивает Кайра. Её лицо кажется опустошённым.

Знаю, что она права. Это не просто унижение – это стратегия Империи. Стереть нас с лица земли. Навсегда.

Некоторые дартлогийцы пытаются выжить иначе. Они предают свой народ, идут на службу Империи, становятся её руками. За это Империя даёт им «белый лист» – пропуск в её общество. Таких людей мало, единицы. Но даже они не получают полной свободы.

– Белый лист ничего не значит, – говорю я, почти сквозь зубы. – Даже те, кто его получает, носят нашивки. Даже они – «другие».

Кайра кивает. Её взгляд устремлён куда-то вдаль, словно она видит всё это перед собой.

– И даже если они живут среди Империи, – добавляет она, – их дети всё равно никогда не станут имперцами.

– Они хотят, чтобы нас больше не было, – говорю я, глядя ей прямо в глаза.

Кайра опускает голову, её плечи начинают дрожать.

– Это не важно, – шепчет она, и её слова звучат так, будто она говорит это не мне, а пытается убедить саму себя. – Всё равно я не хочу детей, Элин. Какой смысл? Приводить их в этот мир, где их ждёт только боль? Это неправильно.

Сжимаю зубы, стараясь не кричать.

– Кайра…

Она горько улыбается, но в её улыбке нет ни капли радости.

– Не хочу приводить их в этот мир. В мир, где их ждут только боль, унижение и вечная борьба. Это неправильно.

Я не знаю, что сказать. Её слова режут изнутри, но я понимаю, что она права.

Обнимаю её, чувствуя, как тело сотрясается от рыданий.

– Кайра, мы найдём выход, – шепчу я, хотя сама не знаю, верю ли этим словам. – Мы сделаем что-то, чтобы это прекратить.

Обнимаю её, чувствуя, как её тело сотрясается от рыданий. Она тихо всхлипывает, пытаясь унять боль, которая рвётся наружу. Но внутри меня всё по-другому.

Я не могу больше плакать. Во мне больше нет места для слёз.

Смотрю через грязное окно на соседнее здание. Его облупившиеся стены и разбитые стекла кажутся отражением всего, что нас окружает. Грязь. Разруха. Безысходность.

Пальцы непроизвольно сжимаются.

Слова Эрлинга снова звучат в моей голове, резкими и колючими, как стекло: «Ты ничтожество.»

Он видел меня такой – жалкой, слабой, бессильной. И он был прав. До сих пор.

Но теперь я знаю, что моё терпение подошло к концу. Я больше не могу сидеть сложа руки, больше не могу просто выживать.