Крымские истории
Шрифт:
Неведомо кем была положена и новая традиция – люди стали привозить сюда землю от родных могил и памятных мест.
И высыпали её на погребальный курган. А весной находились добрые души – засаживали этот курган цветами и их буйство словно утверждало на Земле жизнь, предостерегало людей от греха братоубийства и жизни не по совести.
А в наш очередной приезд в Крым, через два года – к несчастию, давали знать о себе старые раны и приобретённые в Афганистане болести, увидели возле родника три красивые рябинки, на которых пламенели первые гроздья багровых плодов, словно – та святая и праведная кровь, которой
Ладно бы вражью, а то ведь сын поднимал руку на отца, отец – не страшился греха детоубийства, брат – шёл на брата…
Доколе будет такое происходить на нашей благословенной Земле?
Всем ведь места хватит, а человеку и половины того не надо, чем он владеет даже сейчас, а не то, к чему стремится.
И самое страшное, что призывают и подталкивают народы к большой крови сегодня те, кто своей страшится и малую толику пролить и всегда прячется за чужие спины.
Хорошо бы нам всем, вышедшим из любой веры и любого уголка благословенной России, всегда об этом помнить и не дать себя обмануть лукавым и жестокосердным, появившимся в таком избытке сегодня, словоохотливым витиям.
***
Есть святые души,
чистые и светлые,
одно прикосновение к которым -
нас всех делает лучше и добрее.
Великое счастье встретить
в жизни такую душу
и отогреться её теплом.
И. Владиславлев
ВСТРЕЧА В «ЛИДИИ»
Этот ресторанчик, практически на набережной в Феодосии, я знал очень давно и любил, по приезду в родные места, хотя бы раз побывать здесь. Это уже сегодня он развился до фешенебельного заведения, где, мне кажется, иноземцев стало бывать больше, чем нашего брата, а раньше – это был великолепный, уютный и добрый уголок, где мы, даже курсантами военных училищ, собираясь на каникулы летом, сидели – и не раз, рассказывая друг другу свои нехитрые истории.
Даже при наплыве отдыхающих в летний сезон, здесь не было людно, а тем более – шумно.
По какой-то неведомой традиции народ здесь собирался почтенный, спокойный.
И смакуя крымское вино и коньяки – кому что по душе и по карману, разговоры вели неспешные, за жизнь.
В этих разговорах сплетались все языки и наречия, мелькали разные лица – кто же разделит ту вековую общность, сможет остудить тот котёл, в котором переплавлялись культуры, история народов, их нравы и обычаи.
И в конце концов, получился тот особый тип человека – и не русского, и не грека, и не татарина, и, уж подавно, не украинца, а именно - крымчанина, жителя благословенной Тавриды.
Я бы и в паспорт ввёл такую национальность, особую, людей солнечных и не помнящих своего первородства.
И этот человек был столь авторитетен и влиятелен, столь умело служил, нет, не прислуживал, а именно служил всем, кто собирался со всего мира на лето в Феодосию, что и отдыхающие – через день-два, переставали толкаться на остановках, а чаще всего – неспешно, за разговорами,
Особая жизнь бурлила на рынке и выбирая фрукты, овощи, ни одна крымчанка не будет их вам отбирать, она просто предложит полиэтиленовый пакет – и выбирай, что хочешь, на что душа отзовётся, да глаз посмотрит.
И уже через две минуты зальётся краской москвичка, киевлянка, увидев, что иные не роются в ящиках, переворачивая их до дна, так как фрукты – все, отменные – и сверху, и снизу, поэтому люди и берут то, что лежит по порядку, красиво и любовно выложенными рядами.
Самая неприкасаемая каста здесь – рыбаки и дети – и местные, и приезжие.
Первые – за день и слова не скажут, порой – и не поймают ничего, но пользуются, особенно у детворы, непререкаемым авторитетом и они весь день не уходят с причала набережной, только бы увидеть миг, как серебристая ставридка или бараболя, а если повезёт – то и белая снизу камбала, ослепительно сверкнув на солнце, опускалась у ног рыбака.
Детворе здесь позволено всё. Никто её не шугает, но, странное дело, и она ведёт себя учтиво, корректно. И не одна торговка, себе в убыток, то одному, то другому протянет пирожок, мороженое, а к осени – яблоко, грушу или гроздь солнечного винограда.
Отдельное слово здесь о водителях. Нет, не о тех отморозках, собирающихся со всего света на папенькиных или ворованных мерседесах, бентли, лендроверах, крайслерах…
Нет, не о них речь. А – о местных, у которых – ещё первые «копейки» уцелели.
Они никогда не проедут через перекрёсток, чтобы не остановиться, не пропустить пешехода и поворот на узких улочках всегда осуществляли аккуратно, без спешки – а, ну-ка, если там люди? Молодые матери с колясками? Детвора?
И если вам надо ехать на пляж или просто проехать двести метров, они, неизменно вежливо и спокойно скажут, что поездка в любой конец города стоит десять гривен.
Удивлялся я многому, попав через годы и годы в этот благословенный уголок, посетив по несколько раз домик Грина, галерею Айвазовского.
Но больше всего мне понравился этот ресторан – «Лидия». Кто его так назвал: то ли в честь вина, популярного в этих краях, то ли тут сокрыто имя женщины – не знаю, но всегда буду помнить то радушие и гостеприимство, с которым здесь встречали и того, кто выпивал лишь чашечку кофе, и того, кто гулял широко и долго.
Но старожилы мне рассказали, что, всё же, имя своё ресторан носит от имени женщины и его ему присвоил грек, прознав каким-то образом об удивительной истории, случившейся в этих краях в тысячу девятьсот двадцатом году.
И зачастил я сюда после того, как познакомился с удивительной женщиной, которая всегда выпивала свою чашечку вечернего кофе за одним и тем же столом, выкуривала две-три сигареты и опираясь на старинную, сразу было видно, трость, медленно шла на выход и скрывалась в вечерних сумерках.
Сказать, сколько ей лет – было просто невозможно.
В определённые минуты её лицо озарялось таким светом, что с него уходили морщинки и вместо пергаментной, старческой сетки на нём, появлялась розовая, молодая кожа; в других обстоятельствах – эта женщина превращалась в такую «ровесницу Суворова», что делалось страшно – как она ещё живёт, ходит, несёт свою породистую головку на тоненькой шейке.