Крымские истории
Шрифт:
***
Суть её рассказа о событиях того страшного времени сводилась к следующему: словно обезумела Россия к весне двадцатого года.
Все понимали, что развязка событий, которые длились в стране три года, а с Великой войной – и все шесть, близка.
Белое движение разваливалось. После оглушительных успехов на Юге, в Сибири, на Северо-Западе, которыми властолюбивые белые вожди так и не сумели воспользоваться, не сумели объединить свои усилия, свои войска под единым началом для достижения конечных
Особенно чувствительный удар по самому авторитету белого движения нанёс Деникин, оставив на произвол судьбы свою армию и позорно бежавший на английском эсминце в Константинополь, за семь месяцев до падения Крыма.
Генерал Врангель, вступивший в командование войсками Юга России, изменить ничего уже не мог. Более того, как только он заявил о конечной цели своей борьбы – возрождении Великой, Единой и Неделимой России, сразу же прекратилась помощь стран Антанты, которым сильная и независимая Россия была не нужна.
И тогда перед Главнокомандующим встала самая главная в тех условиях задача – спасти войска и людей, которые поверили в него и уже до конца разделили с ним все превратности судьбы.
Я, слушая эту историю от очевидца тех событий, пребывал в полной прострации. Безусловно, я знал многое из этих событий, как военный профессионал, но с их живым свидетелем встретиться, конечно же, не ожидал и даже не мыслил об этом.
Вдруг она задумалась и мечтательно остановила свой взор на моём лице:
– А Вы любили в своей жизни? Нет, я не имею в виду то, что называют любовью большинство людей. Я говорю об ином, о высоком чувстве, а не просто о совместной жизни двух людей, привычной и будничной.
После короткой паузы продолжила:
– Я говорю о той любви-стремлении жить высоко и чисто, увлекать за своими искрами души избранника или избранницу на ту высоту, которая недостижима для остальных.
Не отводя от меня своих глаз, тихо, очень чистым и красивым голосом сказала:
– Я говорю о той любви, при которой две души – не существуют более раздельно, они сливаются в единое и неразрывное целое.
И не дожидаясь моего ответа на поставленный вопрос-утверждение, продолжила:
– Вы знаете, с первой минуты, с первого взгляда на него, я любила его именно так и всегда знала: это – судьба. Это единственное, на всю жизнь.
Горестно вздохнув, заключила:
– И если бы меня миновало это чувство, это состояние, я навсегда бы осталась несчастной.
Оживившись при этих словах, что несказанно красило её лицо, она как-то заговорщицки наклонилась ко мне, с чувством, словно и не было прожитых лет, прошептала:
– А знаете, как мы познакомились?
Отклонившись на спинку стула, даже как-то лукаво подмигнула мне:
– Я,
Улыбка воспоминаний и грёз озарила её лицо и она продолжила:
– Оно соскользнуло с пальца и куда-то закатилось. Самостоятельно найти его я не могла.
Как-то задорно и тихо, перейдя на шепот, словно ведая высокую личную тайну, поведала:
– И когда он, Алексей, впервые увидел моё лицо, и, наверное, по нему, по выражению предельной растерянности понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее – в стороне не остался, тут же подошёл ко мне, и, учтиво представившись: «Капитан Тихорецкий», – тут же спросил: «Чем я могу Вам служить, милая барышня?».
Глаза её при этом заблестели и она, помолодев на жизнь, продолжила:
– Я в растерянности и смущении ответила, что потеряла колечко, подарок бабушки.
Остановилась, справилась с волнением и уже молодо и задорно сказала:
– Не говоря более ни слова, он, опершись на шашку, низко наклонился, почти встав на колени, осмотрел пол в окружности полутора-двух метров от того места, где я стояла.
Милое лукавство выплеснулось из её глаз:
– И пропажа была найдена – кольцо провалилось в углубление, образовавшееся между выщербленными уголками напольной плитки.
Мечтательно посмотрев мне в глаза, вспомнила пережитое:
– Ах, как сияло при этом его лицо! Было ощущение, что он свершил какой-то грандиозный подвиг, так он был горд и счастлив от этого.
Притронулась к моей руке и засмеялась:
– И моя мама, увидев его лицо в эту минуту, так и сказала: «Виктория, это судьба. Так смотрят на женщин лишь те, кто их истово любит. Запомни это, я прожила долгую жизнь и не ошибаюсь в этом».
Старушка помолчала, даже мечтательно прикрыла свои глаза, а затем продолжила:
– Так и произошло. Уже в этот день, вечером, он уверял меня в своей великой любви и говорил, что вся его жизнь была предвосхищением, ожиданием такого счастья.
Затихнув на минуту, вновь вернулась к дорогим страницам памяти:
– К моему счастью, он не был штабным офицером. Они, к слову, даже у нас, гимназисток, вызывали чувство негодования и даже презрения.
Тут же, как-то отчуждённо и сурово, резко, что было ей не свойственно, проговорила:
– Даже мне, юной девушке, и то было видно, что во всех ресторанах Феодосии, а я полагаю – и всего Крыма, офицеров было намного больше, нежели на позициях.
С большой гордостью, словно она что-то могла изменить в моём отношении к неведомому мне капитану тех времен, продолжила свой, захвативший меня целиком, рассказ: