Крымские тетради
Шрифт:
– Я хотив спросить, чи нэ можна знайты таку вынтовку... Ну, таку... з биноком?
– Снайперскую, что ли?
– Ага!
– Зачем?
– Добрэ було б из скалы на спуске по шофэру - бах!., А машина сама в обрыв, тилькы зашелэстила б... А, товарищ командир?
– Ишь ты, а кто же стрелять умеет?
– Знайдутся, ей-богу, знайдутся!
Мысль деда была интересной.
– Ладно, насчет снайперской винтовки попросим Севастополь, дадим радиограмму! Отдыхай, дед.
Мы послали радиограмму, и к вечеру следующего дня нам
Харченко, друг Федора Даниловича, долго вертел в руках лакированную новенькую винтовку.
– Добра штучка и сподручна. Я гарно стриляв из вынтовки з оптыкою, из трехлинейной. На триста мэтрив в блюдце попадав. Товарыщ начальник, а що як я пиду? Выбэру мистэчко на дорози и по фашистах... а?
– Да куда же вам, еле на ногах держитесь...
– На ногах! Да будь воны прокляти, ци сами ногы! А як бы я в самому Севастополи був? Ни, я пиду... На карачках полизу... Давайтэ дида Кравченко.
Взяв пятидневный запас продуктов, два старика отправились к Байдарским воротам на охоту за немецкими шоферами.
Прошло несколько дней, к нам прилетел летчик из Севастополя Битюцкий. Он рассказал о боях под городом. Но героем нашего костра был дед Кравченко.
– От скаженный Фэдосий, так и остався на своему мисти, а мэнэ прогнав, - рассказывал дед.
– Ты, каже, Фэдя, иды скажи, яки у нас дила, та попросы у командырив бронэзажигательных пуль. Я спросыв: "Для чого?" Вин каже: "Бачыш, скилькы бакив з горючым? Их треба спалыть".
– Расскажи толком, а то понять тебя трудно, - добивался начштаба района, приготовив лист бумаги для рапорта.
– Прыйшлы мы, значыть, к Чертовой лестнице, товарыш пидполковнык. Ишлы два дни. Спустылысь на дорогу. Метрив трыста вид нэи - отвесна скала. От мы, два дурни, и карабкалысь ночью на нэи. Утром пишлы машины... Кучамы, кучамы. Пройдэ одна куча, за нэю друга - и всэ на фронт... Харченко и каже: "Ты по сторонам дывысь, а я машины буду подстрелювать".
Вот показалась одна машина - подстрелив. Машина тилькы задом выльнула... В обрыв пишла. Добрэ, сыдымо опять. Знов пошлы машины кучэю. Нихто нас нэ бачэ. Чэрэс час-два легкову пидчэпылы. Шофэра - на бок, машина - стоп! Багато понаихало фрицив. Нас шукалы, а мы сыдымо мовчкы. Ноччю попрощалысь со скалою, найшлы другу ближчэ Байдар. И там дви машины пидбыли. Гарно выйшло... Тилькы одна пуля - шоферу, останне самэ доробляется. Машина без хозяина идэ туды, дэ ныжчэ, та кубарэм, кубарэм...
– Расскажу в Севастополе про двух дедов. О них уже сам командующий расспрашивал, - восхищался Битюцкий, предлагая деду папироску.
– Ни, я самосаду. Покрипше. Розкажить, товарышу летчик, як там в городи?
– Атакуют день и ночь. Вчера фашисты четыре раза ходили в атаку. Эх, аэродромы у нас там неподходящие, а то бы мы им всыпали!
– Товарищ летчик, пора. Все готово к полету,-- доложил дежурный по партизанскому аэродрому.
Попрощавшись с нами, Битюцкий - в который уже раз!
– отправился в свой опаснейший рейс.
...И балаклавцы
А вот Калашников с трудом выскочил из Коккозской долины. Она, эта долина, как заноза в пятку Кузьме Никитовичу. То-то он противился, хитрил лишь бы отвести от себя поход, но я не уступил. В конце концов степняки должны показать, на что они годны.
Пошел Калашников с обходцем, где-то на задворках разбил одинокую машину, но этого было достаточно, чтобы растревожить весь улей. Батальоны егерей прочесывали долину, заблокировали все выходы из нее, и Кузьма Никитович с трудом ноги унес. А теперь вот сидит в штабе и доказывает, что его напрасно обижают, и он бы не хуже Зинченко разделался с мостом...
Я улыбаюсь: эх, Кузьма, Кузьма, как ни выкручивайся, а должок за твоим отрядом и за тобой лично так и остается.
Он уходит, нахлобучив шапку на лоб.
Большой, взрослый человек, а вид как у наказанного ребенка.
Вообще-то мы довольны. Район, на мой взгляд, первый боевой экзамен выдержал!
От нас пошла цепная партизанская реакция: дивизию бил Кривошта со своими ялтинцами, затем алуштинцы подключились, симферопольцы - три отряда, били Городовиков, Чуб, Генов. Подсыпали ей и наши летчики с кубанских аэродромов, Ей досталось как следует, но дело в гораздо большем. Манштейну мы будто заново показали себя: вот наша сила! Она как сжатый кулак. Мы не только по носу щелкаем, но можем бить наотмашь!
Что же касается связи с Севастополем - ни шагу вперед!
Нет важнее задачи, чем эта!
Маркин снова пойдет, но с кем?
Крупная задача по плечу человеку с крупным характером.
Александр Степанович Терлецкий! Характер, упорство! Вспоминаю Форосскую заставу, Байдарские ворота, взрыв батареи. Сух, официален, но тому, кто помешает выполнить данный ему приказ, оторвет башку. И местность знает.
Отряд без него проживет, хотя лишать его такого воина, каким являлся Александр Степанович, грешно.
Но связь! Связь! Сколько важнейшей информации пропадает!
Вызываю Терлецкого.
Комиссар со мной рядом, и больше ни единой души. Пограничник четко докладывает, но, пристальнее всмотревшись в нас, словно догадывается, зачем вызвали.
Только одно слово сказал Домнин:
– Севастополь!
Молчание.
– Кто тебя заменит?
– Старший лейтенант Ткачев решит.
Ткачев держится тихо. Правда, говоря об одном бое, прежде всего вспоминают Ткачева. Он лежал за пулеметом и короткими очередями отгонял карателей, так и не дал им преследовать отряд. Лежал за пулеметом, как на стрельбище, - по всем правилам. И огонь его был по-снайперски точен. Что ж, человек пограничной школы.