Крымские тетради

Вергасов Илья Захарович

Легендарной четверки как таковой не было, но случилось кое-что такое, что позволило родиться легенде.

Сам поступок был довольно прозаический.

Только теперь, при встрече с Михаилом Томенко, кое-что выяснилось.

Вот что он рассказал.

– Тяжело стало нам после боя с карателями, - говорит Михаил Федорович.
– Скольких недосчитались! И мой командир-учитель Федор Верзулов был ранен в том бою. Ничего, из крепких, быстро на ноги поднялся. Беда была в другом - еды не стало. Совсем не стало. Читал как-то,

что можно привыкнуть и к голоду: мол, первые дни переживаешь, а потом ничего. Черта с два! Может, на кровати привыкают, а вот когда тебя припечет морозцем да насквозь продует ледяным ветром, так закачаешься... У меня голова кружилась, и тошнило.

Все посматриваем на Красникова: поведет нас на базу или нет? Черт с ними, с немцами, помирать - так с музыкой. Хоть наедимся вволю. Прошел слушок: пойдем на базу! Говорят, есть одна, по всем расчетам никем не тронутая.

Красников позвал меня к себе. Бегу, а сердце стучит: не на базу ли?

Командир поглядел на меня:

– Пойдешь?

– А будет там что?
– Я сразу понял куда.

– Должно быть!
– крикнул командир, да так, будто я окажусь виноватым, если дело сорвется.

Взял проверенных в испытаниях бойцов: Ларионова, проводника Арслана да еще Николая Братчикова. Того самого, кто предателя Ибраимова принял за своего партизана.

Шагали без подгона. Оно понятно. Хлопцы так рассуждали: абы подкрепиться как следует, а там, как слепой сказал, - поглядим!

Отмахали верст двадцать по таким кручам, что и не скажешь. Немца не видно, не слышно. Что за черт?

Ей-богу, тишины стали бояться, особенно если она нависала над Севастополем. Подкрадется к тебе сомнение: а вдруг немцы взяли город?

Затарахтит там, ходуном заходит земля - легче дышится.

Вот и Кожаевская дача. Рядом, значит, базы. И тут тихо, хоть бы выстрел какой, а то гробовое молчание.

Я базы знал, но не так чтобы подробно. Нашел на дереве метку, взял малость левее - яма. Пусто, все чисто выметено! Еще одна! И в ней один ветер!

Присел от ужаса, волосы дыбом... Неужели все пограблено?{1} Хоть об камень головой.

Вдруг Ларионов мне шепчет: "Помнишь, на верхотуре? Сам командир прятал!"

Кинулся туда - чуть сердце не выскочило: есть, есть продукты! Глянул и сразу понял: тут гадов не было! Осторожно разгреб листву, поднял крышу. Сухари, мука, пшено...

Только беда! Вода здорово повредила. Она пробилась в углу. На стенах сырость, кругом влага сочится. Муку вымочило...

Теперь не мешкать! Я - срочную связь в одно урочище: там должны ждать нас человек сорок партизан, Красников вслед за нами их послал: так договаривались.

К вечеру люди пришли, и без всяких происшествий. Мы накормили их, каждого нагрузили по самую макушку, назначили старшего и приказали - срочно на Чайный домик, к своим, к утру быть там.

Сам с тремя своими хлопцами остался, хотя приказа такого

никто мне не давал. Надо же было спасать продукты: вода сгубит все!

Работы много. Двое суток сушили яму, перекладывали продукты. Время летело - не замечали. Одно ужасно беспокоило: никто нам не мешал, будто и сёл рядом нет, фашистов всех побили. Но они были под боком - за первой же сопкой гремело все. Тут что-то неладное. Может, расчет какой? База вроде ловушки? Надо скорее сматываться. Завтра все замаскируем - и прочь отсюда!

Я проснулся рано, что-то меня разбудило. Вдруг слышу шум, потом смех пьяный, голоса. И совсем рядом. Фырканье лошади, крик: "Эй, Аблям!", снова смех.

Разбудил ребят. Ползу на шум.

Немцы и полицаи! Полицаи грабят базу - она ниже нас, но о ее существовании я и не догадывался.

У разваленной землянки стоит пароконная упряжка, телега очень вместительна. На нее и валят мешки с мукой, хохочут, - видать, пьяны. Старик в черной куртке и постолах, шатаясь, из ведра черпает вино и подносит чуть ли не каждому. Хохот и выкрики.

Метрах в ста правее - немцы в зеленых шинелях. Они - ноль внимания на полицаев. Побросали автоматы как попало. Кто повесил прямо на дерево, кто бросил на куст. И, будто жеребцы, орут от дурной игры: солдата бьют по ладошкам, сложенным за ухом, а потом с хохотом выставляют большой палец узнай, кто ударил!

Сволочи полицаи как в собственном амбаре шуруют. Из-за них и голод и несчастья.

У нас пулемет, два автомата, гранаты. Так неужели уйдем так запросто и позволим грабить?! Нет, шалишь!

"Петро и Арслан! А ну к полицаям! Они ваши!"

А сам с Николаем Братчиковым подполз к немцам. Николая знаешь - вернее человека не сыщешь! Немцам не до нас, поднимись перед ними во весь рост за полицая посчитают. Пози цию нашел - верняк! Выбрал подходящий момент и бабахнул гранату прямо в гущу солдат. Братчиков очередью махнул. Еще и еще по разу. Перебили всех до одного. А за спиной Арслан - молодой проводник с Петром Ларионовым полицаев добивали. Постреляли всех, ни один не ушел. А было их много, только считать не стали, а скорее начали следы прятать... Сами напугались - до того много перестукали в упор. Страшно сказать! Ночами и сейчас снится.

Рота не рота, а до взвода врага на партизанской базе все же легло.

Резонанс был потрясающий. Берлин пригнал сюда собственного уполномоченного некоего майора Генберга. Именно с этого случая и всплыло имя кровавого карателя. Говорят так: прибыл майор на место происшествия, долго смотрел на труп молодого лейтенанта, уложенного томенковской гранатой, а когда поднял глаза, староста деревни Скеля и начальник Байдарской полиции - они сопровождали Генберга - от страха попятились.

Каратели хватали всех, кто попадал под руку; на машинах подвозили захваченных на то самое место, где еще лежали трупы солдат и полицаев.