Крымскй щит

Иваниченко Юрий Яковлевич

— Нет, скорее это какое-то сверление… Перовые свёрла, возможно, с корундовыми резаками, рычажная система изменения глубины захвата… Германцы во все времена были великими мастерами.

Они уже подошли к развалинам укрепления, перегораживающего некогда самую удобную, хоть и неширокую, дорогу, соединяющую Пойку с соседней горой. Не внушительные развалины: три десятка скверно отесанных квадр и заметно больше, но некрупных обломков керамики разбросаны двумя кучками высотою меньше метра, а между ними — тропинка.

Доктор Штайгер наклонился, нашарил подходящий обломок и показал на ладони:

— Вот,

полюбуйтесь. Как раз от пифоса. Зачем столько усилий, зачем грызть камень, если можно накупить сколько угодно горшков за медный грош у любого гончара? О пещерах я не говорю, хотя уверен: их тоже не долбили и не сверлили… Вот я и подумал: а Юнг, как всегда, прав. Привыкли считать: если похоже — значит, такое же, пусть и с вывертом. А на самом деле всё здесь наоборот. Не монахи делали эти пещеры, а пришли на готовенькое. И не для зерна выдули эти ямы, все пять по периметру Пойки…

У начала спуска Зеккер ещё раз приложил к глазам бинокль. Смеркалось быстро, как всегда здесь в горах, но предполагалась ясная ночь, и осенняя слегка ущербная луна уже наливалась светом. От гребня, где Зеккер увидел партизан, сюда — если они в самом деле идут сюда, с выходом на одну из дорог, огибающих Пойку, — не меньше трёх часов быстрой ходьбы без остановки. А если с учетом темноты и желательного привала, хотя бы для рекогносцировки — то и все четыре. Если же будет у них привал, то и костерок возможен…

— Это сейчас их всего пять, а могло быть куда больше. Края горы ведь откалывались не раз… — сказал штурмбаннфюрер, опуская бинокль.

Ни проблеска.

А на странный глагол «выдули» из уст доктора Штайгера не стоит обращать внимания.

— Простите, герр штурмбаннфюрер, но вы, кажется, меня не услышали. Расстояния между всеми пятью — строго одинаковые. Со скидкой на погрешность измерения. В плане — безукоризненная пентаграмма, наложенная на вершину. Вот, полюбуйтесь, — и военный археолог раскрыл планшет.

Аккуратный, «прозекторский» рисунок изображал знакомый контур уплощённой и скошенной вершины Пойки, и его расчерчивала правильная пентаграмма. «Северный» луч упирался в самый край плато, даже чуточку заходил за край обрыва, остальные замыкались на кружочках «зернохранилищ».

— Любопытно, — отметил Зеккер и пружинисто запрыгал по естественным уступам тропы в нижний лагерь.

Сопя и оскальзываясь, гауптштурмфюрер потянулся за ним.

Отстал всего на каких-то пять минут, зато практически не пришлось ждать, пока штурмбаннфюрер отдаст приказы армейскому лейтенанту, в подчинении которого находилось шесть солдат — охрана и персонал нижнего лагеря, обосновавшегося в просторном пастушьем доме, бесстыдно сложенном в каком-то затёртом веке из дворцовых или крепостных квадр, кое-где ещё украшенных полустёртым рельефом.

От ужина в нижнем лагере Зеккер отказался, но, естественно, не от ужина вообще, и пригласил Штайгера продолжить беседу наверху.

«Наверху» — это означало в штабной палатке на самой высокой точке бугристого плоскогорья, неподалеку от только что раскрытого устья осадного колодца. Добирались туда заметно дольше, чем спускались; точнее, с таким трудом и так долго взбирался Штайгер,

а штурмбаннфюрер поднимался играючи и опередил доктора на добрых десять минут. Зато в штабной палатке к тому времени, когда доктор Штайгер на гудящих ногах доплелся, уже был накрыт стол, ярко горела лампочка в жестяном абажуре, и прекрасно пахло кофе, настоящим кофе, похоже что «сантосом» — весьма ценная привилегия старших офицеров СС. Да ещё Зеккер выставил на стол бутылку рома — не колониального, конечно, но как оказалось, совсем недурственного.

— Так вы полагаете, что это — не просто зернохранилища? — спросил Зеккер так, словно между его «любопытно» и этой репликой не прошло получаса.

— Полагаю, это совсем не зернохранилища, — отозвался доктор и пододвинул к себе планшет. Раскрыл и отогнул листочек, на котором красовалась пентаграмма, и показал штурмбаннфюреру следующий.

Та же Пойка, только в аксонометрической проекции. И здесь хорошо было видно, что биссектрисы лучей пентаграммы пересекаются в какой-то точке почти посреди плато, но не на поверхности, а примерно… да, на глубине десяти метров.

— Некие жертвенники это были, скорее всего… — продолжил чуть торжественно Штайнер. — Возможно, там возжигали огнь негасимый… Или бросали туда окровавленные сердца жертв.

— Красиво, — согласился штурмбаннфюрер. — А что здесь, — он указал на пересечение линий. — Вы уже выяснили?

— То, что мы в качестве рабочей версии называем осадным колодцем.

— Полагаю, это и в самом деле осадный колодец, — усмехнулся штурмбаннфюрер. — В крепостях всегда предусматривался защищенный источник воды.

— Ах, одно другому могло и не мешать. Кстати, до глубины почти в двенадцать метров мы уже всё расчистили.

— Вы там уже побывали? — спросил Зеккер, который не следил, чем там занят доктор, предыдущие три часа.

— Да. Завтра сами посмотрите. Но если хотите — можно и сейчас, подтянем прожектор…

Сквозь верхнее окошко штабной палатки резким синим пламенем втекал лунный свет. Тяжёлое серебряное кольцо, украшенное рунами, свастикой и мёртвой головой, будто ожило на пальце штурмбаннфюрера.

Повинуясь смутной догадке, Зеккер протянул, поднимаясь из-за стола:

— Зачем же прожектор? Сегодня особенная луна и особенная ночь…

— Вы имеете в виду — ночь осеннего равноденствия? — закивал гауптштурмфюрер, выбираясь из палатки. — Но указаний на то, что готы как-то по-особенному воспринимали этот день, не слишком много. Вот японцы… Хотя, впрочем, весьма в этом направлении характерен зороастрийский Иран, со своей «битвой быка и тигра», — а это прямая связь с арийцами…

… Карл Зеккер остановился у самого края осадного колодца, огороженного натянутыми шпагатами. Прямоугольная грузовая платформа, подтянутая к самой стреле лебёдки (с её помощью вытаскивали квадры и бут, которыми была забросана шахта), отбрасывала странную тень на уходящую вглубь неровную каменную поверхность. Колодец под небольшим углом уходил в глубь горы, к ещё не раскрытой водной жиле, и лунный резкий свет достигал как минимум десятиметровой глубины. И там, на самом низу освещённой части, неровная внутренняя поверхность колодца казалась ещё более неровной.