Крыши Тегерана
Шрифт:
Бабушка улыбается, полагая, что сказала умную шутку, и я одобрительно ухмыляюсь.
— У меня все время ужасно болел желудок, — говорит она. — Вдобавок я ничего не могла проглотить, извергая все, что попадало мне в рот. Трудно представить себе более несчастную жизнь, а ведь мне было всего семнадцать. Семнадцать — нехороший возраст. В эти годы понимаешь, что у тебя есть сердце. В эти годы мыслям начинают мешать чувства.
Она на время умолкает.
— Дед Ахмеда жил за несколько домов от нашего. Это
Она снова умолкает, вперив взгляд в ночь. Наконец она произносит:
— Я говорила тебе, что он вернется, чтобы забрать меня?
— Да, бабушка.
— Он приходил и прежде, но тогда я не могла уйти. В этот раз я бы хотела уйти с ним, в самом деле хотела бы.
Бабушка надолго умолкает. Она смотрит вниз, во двор, и глубоко вздыхает. Я осторожно подвигаюсь к ней, из опасения, что она может потерять равновесие и упасть с края. Выражение ее лица настолько растерянное, что мне не угадать, где сейчас витают ее мысли. В конце концов она говорит:
— Однажды я взобралась на большой холм за домом моего отца и бросилась со скалы.
— Вы бросились со скалы? — спрашиваю я, подвигаясь к ней еще ближе.
— Какой смысл в жизни, если приходится жить без любимого человека? Теперь я вспомнила. У меня не было неизлечимой болезни — я была влюблена. Но ведь любовь и есть неизлечимая болезнь — разве не так?
Я шепотом соглашаюсь с ней.
— Да, разумеется. Вот почему все знаменитые любовники в конце своих историй умирают.
Неожиданно к бабушке возвращается полное осознание всего происходящего. Затуманенный взгляд слабоумной сменяется живым выражением человека, полностью контролирующего свои действия. Она сидит так близко от меня, что я могу сосчитать все морщинки на ее лице — лице, которое я много раз видел, но на которое по-настоящему не смотрел. Она запускает пальцы в свои на удивление длинные седые волосы и что-то еле слышно бормочет. Когда-то она была высокой и стройной, но с возрастом ссутулилась. У нее светло-карие глаза с оттенком серого — такого же цвета, как глаза моего деда. По выдвинутому вперед подбородку и тому, как она сглатывает слюну, я догадываюсь, что у нее зубные протезы.
Она больше похожа на портрет, чем на живого человека, но я искренне к ней привязан.
— Дом моего отца был выстроен около скалы. Я уже рассказывала об этом? — спрашивает она скрипучим, но добрым голосом.
— Да, рассказывали, бабушка.
— Я долго падала, думая, что наверняка погибну. Кто бы остался в живых после такого падения? В воздухе я потеряла сознание. Когда я открыла глаза, то увидела себя в его объятиях. Он видел, как я спрыгнула со скалы, и поймал меня.
— Это чудесно, бабушка. Должно быть, он был очень сильным мужчиной.
— О да, самый сильный мужчина
— Правильно, — слышу я голос Ахмеда из темноты, — он поймал бабушку в воздухе. Он был самым сильным человеком на свете.
— Он придет, чтобы забрать меня с собой, — говорит бабушка Ахмеду.
— Да, бабуля. Я же говорил тебе, что он скоро вернется.
Ахмед обнимает ее — немощную, согбенную.
— Он хочет сделать мне сюрприз, — произносит она. — А когда-нибудь мы вернемся и сделаем сюрприз вам обоим. Это будет чудесно, правда?
— Да, чудесно, — соглашается Ахмед, а я киваю.
Она, прихрамывая, идет в дом.
— Это будет чудесно. Да, просто замечательно, — бормочет она, исчезая в дверях.
Ахмед с улыбкой качает головой.
— Истории моей бабушки становятся все более затейливыми и забавными. Она удивительный человек. Ты знаешь, что она была одной из первых женщин в ее городке, скинувших чадру?
— Нет, — с удивлением отвечаю я.
— Многие этого не знают, но это так. Причем из всех мест именно в Гармсаре! Не самый прогрессивный город на свете.
Его лицо смягчается грустной улыбкой.
— Она была первой женщиной в их городе, кто получил сертификат об окончании средней школы. У нее был бунтарский, упрямый характер, твердый, как скала. Ее родители выдали ее за деда, чтобы сбыть с рук.
Ахмед ухмыляется.
— Бабушка не любила его, даже ненавидела. За пятьдесят лет не сказала ему ни одного ласкового слова, да он и не ждал.
Я качаю головой. Бесконечные грезы бабушки о деде напоминают мои ночные поиски Зари среди теней. Интересно, буду ли я когда-нибудь бродить по кварталу, выдумывая истории о том, что Зари была профессором университета или спасала кошек из горящих зданий?
— Он был хорошим человеком и относился к ней с терпением, — продолжает Ахмед. — Думаю, он один принимал ее всерьез. И никогда не жаловался на нее. Некоторые друзья считали его слабаком. Соседи в Гармсаре говорили, что он и не мужчина вовсе, что он не может взять ее в постели и поэтому она такая злая. Дед не обращал на это внимания, не слушал сплетен, а она слушала. Потом она родила подряд четверых детишек.
На лице Ахмеда появляется лукавое выражение.
— Интересно, только тогда она и подпускала его к себе?
Я улыбаюсь.
— Ты знаешь, что она атеистка? — спрашивает Ахмед.
— Нет.
— Женщина ее возраста, выросшая в Гармсаре, и не верит в Бога? Можешь себе представить? Ей повезло, что ее не побили камнями. Отец говорит, она никогда ни о чем не молилась, но все ее желания исполнились.
— Как это?
— Дед, — говорит Ахмед, прикуривая сигарету. — Он был тем богом, которому она никогда не поклонялась, а теперь видит его повсюду.