Крысиный король
Шрифт:
Мы проехали по мосту, проехали вымерший городок.
– Куда мы поедем, Морис? – спросила я. – Пьер прислал странную телеграмму…
– Я знаю. Мы поедем на юг, – сказал Морис.
За городком нас снова остановили. На этот раз это были двое французских полицейских. Их велосипеды были прислонены к телеграфному столбу. Рядом со столбом стояла немецкая черная машина с открытыми дверцами, в ней сидели два немецких офицера и водитель. По другую сторону дороги стояло несколько немецких солдат, только не с винтовками, а с маленькими автоматами, в пилотках, с закатанными рукавами.
Полицейские
– Ваше гражданство?
– Мой муж – гражданин Франции, – сказала я. – Началась война, и я не успела…
– Так все говорят, – ухмыльнулся он. Полицейский сличал фотографию в удостоверении с моим лицом.
– Я сама француженка, – сказала я, – просто так получилось, что…
Полицейский поднял на меня глаза, прищурился.
– Что у вас за акцент? И волосы вьются не по-галльски. Вы кто на самом деле?
Тут я увидела, что подошедший от машины офицер забирает мои документы у полицейского. Я его сразу узнала. Сразу. Несмотря на то, что он был во всем черном, в высоких сверкающих сапогах, весь перетянут ремнями, в фуражке с серебряным черепом, серебряные погоны со звездой. Это был он, сын управляющего имением Тышкевичей под Вильно, Иоганн Каффер, Ганси, Жук, или, как мы его дразнили, Ловчила. Ловчила слегка сжал пальцы левой руки, разжал их так, словно стряхивал капли воды, я узнала этот жест, он так делал, прижимая скрипку подбородком к плечу, приготавливал левую руку, чтобы потом взяться за гриф, прижать струны. Полицейский тут же отошел в сторону, и Ловчила тихо спросил:
– Так ты не вышла замуж, Рашель?
– Вышла. В машине моя дочь.
– Правда? Которая?
– Вон та, в синей блузке.
– Не похожа на тебя. Это неудивительно – дочки обычно похожи на отцов. Хорошие дочки. Ты вот очень похожа на своего отца. Ты же хорошая дочка, правда? Он умер, твой отец? Ну, не хочешь отвечать, не отвечай. Куда едешь, Рашель?
– Возвращаюсь в Париж. К мужу.
– Прекрасно! Это прекрасно! Париж в противоположном направлении. Разве нет? Впрочем, надо спросить у этих болванов. Я еще здесь не освоился…
– Освоишься, Ганси! У тебя все впереди.
– Ты так считаешь? Приятно слышать…
Он вздохнул, снял фуражку, вытер внутренний кожаный обод платком. Платок источал запах лаванды.
– Не находишь – сегодня жарковато? Вы из-за жары сбились с пути? Да? Ну, и кто у нас муж? Прости, что спрашиваю, но в документах ни о каком муже не говорится. Впрочем, я, кажется, знаю. Поверь мне – хорошо, что он француз. Хорошо для тебя.
– Да, сегодня очень жарко, – сказала я.
– Значит, все-таки в Париж? Ну, мы там увидимся. Обязательно увидимся. Приготовишь драники и позовешь меня вспомнить детство.
– Обязательно, Ганси. У тебя такая красивая форма. Записать тебе адрес?
– Спасибо, он у меня уже есть. И улыбнись, дура, улыбнись! Я должен отдать приказ, и тебя вместе с дочерью заберут. А я тебя отпускаю. Понимаешь? Ну!
Я улыбнулась.
По телефону я попыталась
У нас не оказалось будущего.
4
За рулем сидел Потехин, из-за этого нас остановили, подозрительно аккуратное вождение, где надо сорок – сорок, где шестьдесят – шестьдесят, всех пропускал, сразу чувствовалось – едет чужой, ведь свой, когда его обгоняют, никогда не будет включать поворотник, мол, я тебя пропускаю. Остановили и проверили права, документы на фургон, документы фирмы. Мы стояли в маленьком кармашке, вдоль узкого шоссе шли глухие заборы. Зона дач и особняков. Слуги народа. Новая аристократия.
– Командир, может хватит? – спросил Потехин мента, который, закинув за спину короткоствольный автомат, протягивал руку за потехинским паспортом. – Что вы прицепились?
– Ты радио включи, – сказал мент. – И не залупайся. А то проверю комплектацию аптечки и срок годности валидола. Что значит “Norats”?
– Нет крыс, только в одно слово. По-английски…
– Не умничай!
Нас отпустили после осмотра фургона. Акелла кружил по клетке. Он попискивал и шипел. Вставал на задние лапки. Тарзан спокойно спал. Свернувшись в клубок, подвернув голову. Сквозь редкую его серую шерстку просвечивала нежная розовая кожа. Он мерно дышал.
– Ну у вас и работа! – сказал мент. – Езжайте!
Когда Потехин включил радио – прежде я просил этого не делать, после выпитого пшеничного с виноградным голову стягивало широким обручем, – выяснилось, что не только потехинская церемонность была причиной проверки: еще рано утром возле большого рынка взорвался припаркованный фургон, есть жертвы и разрушения.
– Вот прикинь – бабушка собралась по утрянке на рынок, купила там зеленюхи, картошечки, помидорчиков, сметанку, катит сумку на колесиках, думает, как накормит внучку, руки пахнут укропом и кинзой, вспоминает, что надо зайти в «Пятерочку», яйца там, мясо…
– Почему она мясо на рынке не купила?
– Ну, там дорого!
– Картошку, значит, она на рынке покупает. И сметану. Странная бабушка…
– Хорошо, мясо тоже купила…
– Тогда уж и яйца…
– Но это совсем невыгодно! На рынке…
– Зато из рыночных глазунью жаришь, она такая получается вкусная! Ее внучка любит рыночные яйца. Это точно!
– Хорошо. Она все купила на рынке. Хлеб тоже, у фермеров, по сто пятьдесят рублей за батон…
– А вот это очень дорого!