Крысиный король
Шрифт:
Потехин помог выгрузить ящики с антенными измерительными комплектами, собрать их, подключить. Запустив анализатор сверхвысоких частот, я надел наушники, взял носимую антенну, повесил на грудь переносной компактный улавливатель. Потехин стоял рядом с Викторией. Виктория ловила длинными пальцами левой ноги задник красной туфли на высоком каблуке. Пока мы готовили оборудование к работе, она успела переодеться, вместо халатика на ней было тесное темно-сиреневое платье с большим вырезом, глаза были подведены смелыми резкими мазками, один глаз казался больше другого, губы были накрашены темно-красной помадой, ноздри длинного носа подрагивали, она что-то сказала.
– Простите? – я снял наушники, шипение и попискивание говорили о том, что вокруг дома и в нем самом шла бурная
– Чай? Кофе? Что-нибудь покрепче?
– Сначала – работа! – сказал я, сделал один круг вокруг дома, другой, пройдя через портик, четыре колонны, тосканский ордер, открыв высокие тяжелые двери, вошел в дом через главный, парадный вход, увидел у ведущей на второй этаж лестницы портрет на треноге, с траурной лентой, и – у меня хорошая память на лица, очень хорошая, – в человеке с печальным разрезом глаз и чуть сдвинутым набок тонким, аристократическим носом узнал Вилена Дерябина.
Да как его было не узнать! Дерябин сыграл в моей жизни роль, перевернувшую мое представление о самом себе. Наша с ним одна- единственная встреча лет так за двадцать до того, как я застыл в немом удивлении перед его портретом, который был непреложным свидетельством его смерти – что с ним случилось? инфаркт? онкология? несчастный случай? кем он приходился заказчице, Ноне Ахметовне? ее сестре Виктории? отец? муж? – наша встреча в парижском предместье оставалась одним из самых приятных воспоминаний, а мой удар, сдвинувший Дерябину нос, случайный и предопределенный, поставил крест на его карьере резидента – что это за резидент со сдвинутым носом? кому нужен резидент со столь явной приметой? – и Вилена Дерябина вернули в Союз, перевели на кабинетную работу. Он, как рассказал мне Зазвонов, знавший все обо всех и обо всем – а я волновался: нет ли каких последствий того удара, не придут ли за мной? – занимался кадрами, связями с общественностью, ушел в отставку полковником, построил дом-дворец – не этот ли, в парадном холле которого я стоял, смотрел в его печальные глаза и слушал писк в наушниках, крыс было в этом доме-дворце множество, – купил четыре хорошие квартиры, одну на Тверской, напротив телеграфа, двое детей, дочки, от первой жены, погибшей в шторм на Белом море – была яхтсменкой, – мальчик от второй, получается – от Ноны, Ноны Ахметовны, сестры длинноногой сисястой Виктории; когда Зазвонов это рассказывал, мальчик был еще маленьким, только-только начал ходить, Дерябин в нем души не чаял, с дочками у него отношения не складывались, особенно со старшей, рестораторшей, гэбистским повзрослевшим сперматозоидом, купившей маленький ресторан в Лондоне, на той же улице, где у Зазвонова с середины девяностых был офис, значит – в самом центре, так что Дерябин, если бы мы встретились еще раз после моего удара с правой – когда-то он у меня был неплох, накаченная рука, заряжающий, попробуйте потягать на учениях – а они у нас шли постоянно, показная часть, демонстрация техники друзьям Советского Союза, – штатные снаряды, за тридцать кило каждый, да тебя еще качает, стрельба с хода, да еще включен стабилизатор, командир, Зазвонов, ухитряется пребольно ткнуть секцией от антенны, да еще снаряд, сука, в масле, – так что Дерябин был бы мне благодарен, он и в самом деле был благодарен тому – признавался Зазвонову, когда они выпивали в ресторане его старшей дочки, – благодарен тому безымянному французскому леваку, он меня за такового принял, не знал же – кто я и откуда? – который без лишних слов вмазал ему в табло, и, если б не безымянный левак, говорил Дерябин, что сдвинул ему нос, у него не осталось бы времени на бизнес, все была бы служба, служба и служба.
И вот я стою перед его портретом с траурной шелковой ленточкой через правый верхний угол. Думаю о Дерябине, Потехине, себе самом, своих родственниках. Воспоминания, правдивые и лживые, живут во мне. Я смотрю на портрет. Выглядел Дерябин перед смертью неплохо. Как он все-таки умер? Скоропостижно? Авария? Или фотография старая, и умер он после тяжелой и продолжительной, изможденный, исстрадавшийся, принеся освобождение и себе и близким? Спи спокойно, товарищ Дерябин, не поминай лихом!..
На мне
– Да! – сказал я.
Это была Катя. Она спрашивала – как заказ? Поехал ли я к ее соседке через два дома? Я спросил Катю – что же она не сказала – как фамилия соседки? Ведь ее фамилия Дерябина? А муж ее Дерябин? Да? От чего он погиб? Что? Застрелили? Ух ты! Кто? Да-да, прости, глупый вопрос. Да, я на месте, то есть – мы на месте, работаем. Кто – мы? Я с Потехиным. Он мой помощник. Да, я тебе про него рассказывал. Ну познакомишься как-нибудь. Приедешь с Санторини, познакомишься. А, ты оттуда в Лондон… Понятно!..
…Через неделю-полторы Зазвонов, внезапно заявившись ко мне домой, сказал, что Дерябин присвоил себе слишком много из общих средств. Не довольствовался тем процентом, который предназначался на воровство. Чьих общих средств? Средств на что?
Зазвонов положил мне руку на плечо.
– Плюнь ты на этого Дерябина! Надо думать, как Илюшку твоего спасать. Дети – это единственное, что…
Он замолчал.
– Единственное – что?
Он не ответил, сказал, сколько будет стоить адвокат и что деньги найдет, а я отдам, когда смогу. Друзья ведь для того и существуют, верно? Ведь верно?
5
Колокольный звон стелился по улице. На него откликалась решетка ворот, грозивших сорваться с вделанных в стену крюков. Дворник толкнул одну створку. Звякнула связывающая створки цепь. Дворник вышел на тротуар, повернулся в сторону проспекта, прошел от ворот несколько степенных, неспешных шагов, снял фуражку с галуном, начал креститься на купола. Андрей вышел из-за афишной тумбы и за широкой спиной дворника проскочил в ворота. Оставался швейцар. Днем он всегда должен был стоять в дверях.
Андрей ненавидел решетки, запоры, замки. На фабрике Прейса Андрей нагружал, толкал, разгружал тележки с заготовками для напильников. Грязная, тяжелая работа. После обработки кислотой от заготовок шел пар. Андрея вечерами мучил кашель, помогало лишь теплое молоко с медом и кусочком масла. Дорогое лекарство! Но зато напильником можно спилить дужку замка, подпилить решетку. Из испорченной заготовки для напильника был сделан узкий стилет, спрятанный за голенищем. Стилет выточил Петр. Исполнительный и вежливый, Петр обучился работе на станке, название которого, длинное, сложное, Андрей никак не мог запомнить. Но, конечно, стилет Петр сделал тайком. Хозяин, когда заходит в цех, здоровается со старшим мастером за руку, мастеру кланяется, Петру – кивает.
Прейс – двоюродный брат Вильгельма Каффера, управляющего имением. Каффер отдал Станиславу, отцу Петра и Андрея, в аренду яблоневый сад. С письмом от Вильгельма Петр с Андреем поехали в Петербург. Прейс взял братьев на фабрику. Только спросил – как теперь Станислав? Ведь работы в саду много, а все сыновья перебрались в Петербург. Андрей хотел сказать, что отец не платил ни гроша, даже после того, как получал деньги от перекупщика. Андрей как-то сказал, что ему нужны сапоги, что старые латать бесполезно. Они с отцом повздорили. Отец дал Андрею пощечину. Ничего об этом Андрей не сказал, только пожал плечами.
Прейс поселил их в маленьком флигеле. Прейс сторонник прогресса, считает, что рабочие и хозяева должны вместе составлять единое целое. Построил для своих рабочих несколько домов. Борется с пьянством. Оплачивает врачебные осмотры. Устроил библиотеку. При библиотеке – читальная комната. Библиотекарша – шепелявая девушка с педагогических курсов, Прейс с ней заключил договор: она работает полгода, он оплатит ее обучение за последний год.
Когда Андрей входил в читальню, девушка краснела, отворачивалась, потом, когда Андрей подходил к ее столику и просил что-то посоветовать прочитать, избегала встречаться с ним взглядом. Она протягивала ему книгу, Андрей садился так, чтобы видеть ее чуть сбоку, у нее был тонкий профиль, чуть пухлые щеки, припухлая верхняя губа, тонкая, грациозно изогнутая шея. То, что она давала читать, навевало сон. Сложные человеческие отношения. А все было просто. Очень просто.