Крысобой. Мемуары срочной службы
Шрифт:
— Ты что?
— Резко нагнулся. Замельтешило.
— Иди ляжь.
Уже нет? Браться за мыло — нет? Умоюсь, нельзя отступаться сразу же. Вытянул из стакана зубную щетку и с первого раза состыковал ее с пастой — выложил белую веревочку на мертвую щетину. Мы еще дойдем и до мыла. Ткнул щеткой в рот — изнанку губ противно ожгло, неживой вкус наступил на язык, полетела щетка, заструилась из тюбика паста, я к стене и — вырвало.
Как стал к стене, так и некуда отступить — на штаны. День начинался-то хорошим. Слабость, свет убавился, губы дергались, по нутру сквозила пахнущая
— Тридцать семь и восемь.
Я прошептал без губ: минуло полчаса. Голос рядом продолжал: ну что, диета, язык! — язык обложен, мд-а, таблетки будет — раньше случалось? Пили небось? Желудок промыть, или подождем? Температура, что температура — это, может, и не связано. Свиридов тряс у окна черной фотобумагой — там легкие, как два батона хлеба белого. Есть уплотнение. Может, он воспаление на ногах переходил. Кровь брали? Лаборатория опечатана. Дурдом! Ну, Старый, ждешь, когда все уйдут, они ж не знают про нас, позови ее. Он — как не расслышал. Когда был последний стул? Цвет обычный? Никогда внимания не обращаете? Что ели? А кто с ним ходил? Допросите в изоляторе Шестакова: что ели? Опять судороги, тазик! Что, тазик трудно догадаться принести?! Поменяйте подушку, что он на мокром? Что он вам показывает? Старый, ты ж понял.
Старый сдержанно в общей тишине:
— Что, брат, болит? Желудок? Не беда, отравление, отлежишься, в легких ничего нет. — Отвлекал их вздором.
— Надо ее.
— Что он просит? Что он просит? — раскудахтался Свиридов. — А ну — тихо! Что он вам сказал?
Старый раздраженно мазнул ладонью по лбу и с покорно-бешеным участием переспросил:
— Что? Что?
— Ты знаешь. Как мне без нее. Зачем она умерла?
— Без ка-кого? — уточнил Свиридов, жадно задышав.
— Это он… так. — Старый в один глоток усмехнулся и поморщился, и сжал мое плечо, глядя под ноги — седая голова. — Довольно! Зачем столько народа?! Дайте ему отлежаться!
— Лишние уходят! Ирина Борисовна, в палату постоянный пост, вызовите еще медсестру — семь секунд! Даю машину.
— Не нужно пост, — вздыбился Старый. — Я сам. Что потребуется, подам. Дайте нам покоя.
Свиридов носился:
— Вы сами не рвете? Он опять! Придется промывать. Я, конечно, могу позвонить, но неудобно! Ей небось после свадьбы не до тебя. Всем молчать! Она?
— Хотя бы.
— Она. Видишь, чего ему захотелось. Всего не могу! Вдруг дома нет.
Старый запечатал ладонями глаза. Мы слушали.
— Говорит шестой. Майора Губина домашний. Ктой-то? Здравия желаю, Елена Федоровна. Точно. Есть такое дело — Свиридов. А Виктор? Понял. Ночью поджиг. А я вообще-то до вашей дочери. Нет Ольги? Да. А когда? Это дело такое…
Старый зашептал скороговорно:
— Ну что, что,
— Никак нет, Елена Федоровна, ничо военного, все московские мои подопечные. Рвет одного. Поноса нет. Просит Ольгу. Что могу? Они разве понимают? Им кажется, раз из Москвы… До шести побуду и — в штаб. Извиняюсь. Мужики, нету ее. Зуб лечит. Да и кто ты ей, чтоб: ходи сюда! Сиделку привезли?
— Свиридов. Позвони, где она лечит зубы.
— Хватит! — рубанул Старый. — Поговорим без дураков!
— Мне уйти? — обиделся Свиридов.
— Пока вы здесь, он будет просить. Такое состояние, отлежится — придет в себя, я ведь тоже немного понимаю. Не сажайте сюда никого!
Занесли стол, сиделка-старушка записывала, расспрашивала, расчертила тетрадь, читала газету, зевала, уснула.
Я поднимал голову, чтоб проверить: могу? время легконого, я чуял сон, только не осиливал уснуть, лоб холодный, нутро не болело — пекло, я проглатывал воздух, воду принесли холодней, нет кашля — печет не меньше — так и должно, когда проходит? Тридцать восемь и две. Старый на часы:
— Половина двенадцатого. Еще ничего страшного.
— Сходи за ней.
— С чего ты взял, дурак?! Хватит пить, понимай: вода не утолит, начнут действовать таблетки, а-а, доктор, входите.
Ладони утопали в животе, о чем вам особенно неприятно вспоминать, я не могу, что неприятно вспоминать, врач не знал:
— Что же это…
— Обыкновенное пищевое отравление, — цедил Старый.
— Что же предложить?
— Самое простое: два пальца в рот. Или прочистить желудок: вода с содой. Или с марганцовкой.
— Давайте, тогда пускай он действительно, что ли, два пальца в рот. Или с марганцовкой. Я еще подойду к шести.
— Не беспокойтесь. Я рядом, развитие у него обнадеживающее, утром проснулся зеленей. Зайдите утром.
Попроси ее — ты меня пугаешь, ясно скажи: все, я сошел с ума, решил оставаться, и я успокоюсь. Да кто там? Опять Свиридов:
— Мужики, нашел ее по телефонам, просил, расписал, но сегодня не может. Завтра! И то — благодаря мне. Завтра до обеда. Или к вечеру.
— Товарищ прапорщик, можно мне с ней переговорить? — И Старый ушел к телефонам.
Сиделка проснулась: как?
— Уйдите. Вы мешаете. Отсюда. На хрен. Мне противно. Свали.
Она перенесла стул в угол. Я бесполезно матерился: глухая.
Старый: нет, не может сегодня. И не хочет. Хватит. В обед выпей чай, съешь сухарь — силы нужны. Болит? Ну, слабость, понятно. Раньше времени не думай.
Еще раз Свиридов:
— На завтра. Но ее сегодня повезут куда-то на процедуры, где-то рядом, — вдруг сегодня забежит? Но не настраивайся.
Метет. Всполошился: как метет? — как же дорога? Нет, просто с крыши подуло, хорошо б до обеда поспать; пойди, попроси ее лично, не откажет. Нет. Позови Свиридова. Зачем? Попрошу машину ехать к ней. Ты успокоишься? Спокойно. Мы собирались вырваться. Ты даже хотел больше, чем я, верно? Сейчас хочешь? Если ты сходишь к ней, да. Ты мне ставишь условия? Надо тебе! Срочно в Москву! В больницу! Глядеть кишки!