Крысолов
Шрифт:
Побелев от бешенства, гестаповец нагнулся к нему через стол.
— Слушайте, — сказал он, — опять предупреждаю, в последний раз. Со мной шутки плохи. Таким враньем не проведешь и младенца. Если бы вы хотели вернуться в Англию, вы бы уехали.
— Эти дети на моем попечении, — сказал старик. — Я не мог уехать.
— Ложь… ложь… ложь…
Гестаповец хотел еще что-то сказать, но сдержался. Молодой танкист нагнулся к нему и опять почтительно что-то прошептал.
Майор Диссен откинулся на спинку стула.
— Итак, — сказал он, — вы отвергаете нашу доброту и не желаете говорить. Воля ваша. Еще до вечера вы станете
В канцелярии стало очень тихо.
— Сейчас вас уведут, — сказал гестаповец. — Я пришлю за вами, когда мои люди приготовятся начать. — Он подался вперед. — Вот слушайте, что мы хотим знать, и будете знать, о чем надо говорить, даже когда станете слепы и глухи. Мы знаем, что вы шпион, шатались по стране переодетый, а эта женщина и дети служили для вас ширмой. Мы знаем, что вы действовали заодно с Чарентоном, об этом можете и не говорить. Мы знаем, что один из вас, либо вы, либо Чарентон, сообщил в Англию, что фюрер посетит корабли в Бресте, это вы тогда вызвали налет авиации. — Он перевел дух. — Но вот чего мы не знаем и что вы сегодня нам скажете: каким образом сведения попадали в Англию, к этому майору Кокрейну, — он ехидно скривил губу, — который, если верить вашей басне, умер в двадцать четвертом году. Вот о чем вы расскажете, мистер англичанин. И как только это будет сказано, боль прекратится. Помните об этом.
Он махнул фельдфебелю.
— Уведите.
Их вытолкали из комнаты. Хоуард двигался как в тумане; невозможно поверить, что с ним случилось такое. О подобных историях он читал, но как-то не очень верил. Предполагалось, что так поступают с евреями в концентрационных лагерях. Нет, не может быть… неправда.
Фоке отделили от них и куда-то увели. Хоуарда и Николь втолкнули в камеру под лестницей, с зарешеченными окнами; дверь захлопнулась.
— Мы здесь будем обедать, мадемуазель? — спросил Пьер.
— Да, наверно, Пьер, — глухо проговорила Николь.
— А что у нас будет на обед? — спросил Ронни.
Николь обняла его за плечи.
— Не знаю, — машинально сказала она. — Увидим, когда принесут. Теперь пойди поиграй с Розой. Мне надо поговорить с мсье Хоуардом.
И обернулась к старику:
— Все очень плохо. Мы впутались в какую-то чудовищную историю.
Он кивнул.
— Как видно, все дело в том воздушном налете на Брест. Вот когда вам поранило руку.
— В магазинах тогда говорили, что в Брест приехал Адольф Гитлер, — сказала Николь. — Но мы не приняли это всерьез. Столько ходит слухов, столько пустой болтовни.
Замолчали. Хоуард стоял и смотрел в окно на тесный, заросший сорняками дворик. Теперь все понятно. Обстановка сложилась такая, что местным гестаповцам придется усердствовать вовсю. Им просто необходимо предъявить шпионов — виновников налета, или хотя бы изувеченные тела людей, которых они объявят шпионами.
Наконец он заговорил:
— Я не могу сказать им то, чего не знаю, и, пожалуй, для меня это плохо кончится. Если меня убьют, сделаете вы для детей все, что можете, Николь?
— Да, я все сделаю. Но вас не убьют, нет, вас не тронут. Должен же быть какой-то выход…
Она горько покачала головой. Но Хоуард думал о другом.
— Я постараюсь добиться, чтобы
Тянулись долгие часы. В полдень солдат принес им жестяную кастрюлю без крышки с каким-то варевом из мяса и овощей и несколько мисок. Детям раздали по миске, и они с наслаждением принялись за обед. Николь поела немного, но старик почти не притронулся к еде.
Солдат убрал поднос, и снова потянулось ожидание. В три часа дверь распахнулась, появился фельдфебель и с ним караульный.
— Le vieux, marchez [104] , — скомандовал фельдфебель.
Хоуард шагнул вперед, Николь за ним. Караульный оттолкнул ее.
Старик остановился.
— Одну минуту. — Он взял Николь за руку и поцеловал в лоб. — Ничего, милая, — сказал он. — Не волнуйтесь за меня.
Его заторопили, вывели из здания гестапо на площадь. Сияло солнце; проехали две-три машины, в магазинах местные жители заняты были обычными делами. Жизнь в Ланнили шла своим чередом; из церкви в знойное летнее затишье лился негромкий однообразный напев. Женщины с любопытством смотрели из магазинов на идущего мимо под конвоем Хоуарда.
104
старик, выходите (фр.)
Его ввели в другое здание и втолкнули в комнату нижнего этажа. Дверь за ним закрыли и заперли. Он огляделся.
Это была обыкновенная мещанская гостиная, обставленная во французском вкусе, с неудобными позолоченными стульями и вычурными безделушками. На стенах в тяжелых золоченых рамах висело несколько очень плохих писанных маслом картин; были тут и пальма в кадке, и на столиках у стены безделушки и выцветшие фотографии в рамках. Посреди комнаты стоял стол, покрытый скатертью.
За этим столом сидел молодой человек в штатском — бледное лицо, темные волосы, совсем молод, лет двадцати с небольшим. Он поднял глаза на входящего Хоуарда.
— Кто вы? — спросил он по-французски.
Он говорил почти лениво, словно все дело не стоило внимания.
Старик стоял у двери, силясь подавить страх. Было тут что-то странное и потому опасное.
— Я англичанин, — сказал он наконец. Бессмысленно было что-то скрывать. — Вчера меня арестовали.
Молодой человек невесело улыбнулся. На этот раз он заговорил по-английски, и притом без малейшего акцента.
— Ну что ж, — сказал он, — входите, садитесь. Вот нас и двое. Я тоже англичанин.
Хоуард отступил на шаг.
— Вы англичанин?!
— Принял английское подданство, — небрежно пояснил тот. — Моя мать родом из Уокинга, и я почти всю жизнь провел в Англии. Мой отец был француз, так что по рождению и я считался французом. Но отец погиб еще в прошлую войну.
— Что же вы здесь делаете?
Молодой человек поманил его к столу.
— Подойдите, садитесь.
Старик придвинул стул к столу и опять спросил о том же.
— Я понятия не имел, что в Ланнили есть еще англичанин, — сказал он. — Что вы все-таки здесь делаете?