Крысолов
Шрифт:
За его спиной в сгущавшихся сумерках мелькнула чья-то тень, раздался глухой удар, мормоныш вскрикнул, покачнулся и осел на землю. Вслед за его воплем – а может, и раньше – я услышал боевой клич, с каким ирокезы снимают скальпы с бледнолицых; потом на фоне кустов смородины обрисовалась фигурка Дарьи.
Это была она, моя птичка… но в каком виде! Волосы растрепаны, щеки в саже, брови грозно сведены, губы стиснуты, глаза горят боевым задором, а в руках – поднятая к небу кочерга! Словом, валькирия, Рыжая Соня! Кочергой она и приложила мормоныша,
Мы стояли над телом поверженного врага и молча глядели друг на друга. Глаза у Дарьи были совершенно круглыми.
Я первым нарушил молчание:
– Знаешь, милая, есть у меня один знакомый, любитель поэзии… кстати, Пашин шеф… Так вот, ему бы на ум пришли сейчас такие строки… – Подражая Мартьянову, я устремил взор в небеса, где уже загорались первые звезды, и с выражением произнес: – Он мертвым пал. Моей рукой водила дикая отвага. Ты не заштопаешь иглой прореху, сделанную шпагой.
Моя принцесса ойкнула и опустила кочергу.
– Димочка, родной мой… неужели я его?.. Что же будет?.. Я ведь видела, как он тебе пистолетом грозит… Гангстер какой-то… И я его… я… Может, доктора вызвать?
Пришлось наклониться и пощупать пульс на шее Джека-Джона-Джима. Пульс еще бился.
– Живой! – успокоил я Дарью. – Крысы, они живучие, им доктора не нужны. Сейчас я его куда-нибудь утащу, а ты успокойся и в дом иди. Может, он на машине приехал… Пусть в ней и убирается. Хоть к доктору, хоть к дьяволу.
Дарья заметно приободрилась:
– А кто он такой, Димочка? Ты его знаешь?
Я пожал плечами, поднял пистолет с глушителем, взвесил его на ладони и сунул за пояс.
– Первый раз вижу, счастье мое. Жулик какой-то… а может, шутник… Пистолет-то у него, кстати, пластмассовый, игрушечный. Понимаешь, местность тут у нас глухая, леса дремучие, а он мимо шел, увидел беззащитного мужчину, вытащил пушку-игрушку и говорит: выворачивай карман! Кошелек или жизнь! Не рассчитал, поганец, что я под защитой амазонок.
– Амазонки! – уточнила Дарья и, гордо задрав нос, удалилась на веранду.
Силы во мне так и играли – я с легкостью вскинул мормоныша на плечо. Он застонал и приоткрыл один глаз.
– Что… ох!.. Что это б-было?
– Пизанская башня.
– К-какая б-башня?
– Из итальянского города Пиза. Стояла, наклонившись, много лет, а потом рухнула. Тут вы мимо проходили. Ну и… – Я вытащил его на дорогу. – Где ваша тачка? Куда нести? Налево? Направо?
– Н-направо. – Он что-то неразборчиво пробормотал на английском – кажется, проклятие. Потом спросил: – Разве м-мы в Италии? Я д-думал, под П-петербургом…
– А вы в этом уверены?
Не чувствуя веса, я бодро топал по ухабистой дорожке и вскоре наткнулся на черный джип. «Чероки» стоял под деревьями и по причине сгущавшейся темноты был едва заметен – только хромированный бампер поблескивал. Мощная машина, повышенной проходимости… Танцор, разумеется, знал, на чем надо ехать
Сгрузив мормоныша на сиденье, я поинтересовался:
– Баранку крутить можете?
– Ох… – Он пощупал затылок. – М-могу… наверное, могу.
– Тогда ждите. Сейчас доставлю прочих пострадавших. – Я сделал пару шагов, потом обернулся и сказал: – Кстати, у одного из них переломаны ребра. Надо бы о нем позаботиться.
– П-позабочусь… Ох! Чем же вы все-таки меня?..
– There is a time to speak and a time to be silent, [3] – пробормотал я и направился к дому.
Все-таки я их не убил – стриженый уже поднялся, бросил свой ножик и массировал живот, а черноволосый Конг сидел, привалившись к поленнице, и пытался вправить челюсть. У Танцора дела были похуже – скорчившись, он по-прежнему лежал на земле и временами глухо постанывал.
3
There is a time to speak and a time to be silent – есть время говорить и время соблюдать молчание (английская поговорка).
– Забирайте своего крестного папу и выметайтесь, – распорядился я. – Живо! Пока Олаф Волосатый Член опять не осатанел.
Со стонами и охами они очистили территорию. Я отыскал футляр от алого гипноглифа, подобрал «макаров» и ножик, а потом прошелся до ближайшего озерца. Уже совсем стемнело, но я тут знаю каждый корень, каждый куст, а что касается озер и прочих водоемов, их у нас не перечесть: идите прямо, и через семь шагов будете в воде по щиколотку, а может, и по горло. Этим Карелия и отличается от Андалусии.
Итак, я добрался до озера, швырнул в него нож и оба пистолета, промыл от грязи алый гипноглиф, вытер носовым платком и спрятал в футлярчик. Этот катализатор ярости на ощупь казался дисковидным и вовсе не похожим на цветок тюльпана; видимо, это являлось лишь зрительной иллюзией, тогда как тактильные ощущения меня не обманывали: диск, довольно плоский, диаметром в пару сантиметров. Под деревьями у озера царила темнота, но все же я старался не глядеть на амулет. Возбуждение мое прошло, наблюдался даже упадок сил, а кроме того – зверский голод. Видимо, потраченная энергия нуждалась в восполнении.
С мыслями о скором ужине я помчался обратно, перепрыгнул три ступеньки крыльца и распахнул дверь на веранду – чистую, вымытую, с развешанными по окнам занавесочками. Под потолком тускло мерцала лампа в матерчатом абажуре, на газовой плите стояли чайник и кастрюля; чайник призывно булькал, а от кастрюли тянуло вкусными запахами.
Дарья встречала меня на пороге – умытая, благоухающая, уже не в джинсах, а в коротеньком халатике; глаза ее блестели, локоны рассыпались по плечам. Я потянул носом воздух, ориентируясь на кастрюлю, но она обняла меня и прошептала: