Крысолов
Шрифт:
Надо сказать, что после визита к заокеанским друзьям я был изрядно взвинчен. Не нахожу иного объяснения тому, что далее случилось; в общем-то я человек мирный, не склонный к рукоприкладству, не мучаю кошек, не обижаю собак и только к двуногим крысам питаю определенную неприязнь. Но, как сказано выше, я находился в сильном возбуждении, а коридор на нашем пятом этаже не освещался ни единым квантом света. Впрочем, нет, преувеличиваю, квант там, безусловно, был, но один-единственный, и в тусклом его сиянии, в опасном коридорном сумраке, маячила какая-то фигура. Может, у моих дверей, а может, у Дарьиных, в темноте было трудно разобрать. Равным образом и то, чем занималась эта
Первое, что пришло мне в голову, была мысль о Дарье. После произошедшего между нами я ощущал ответственность за нее саму, за ее безопасность, ее здоровье, а также за ее квартиру, ее имущество и даже за проклятого попугая. Второй была мысль о розах: я аккуратно поставил пакет к дверям бездействующего лифта и присмотрелся к подозрительной фигуре. Кажется, стоит спиной… еще и наклонился… Удачная позиция для атаки! Вспомнив, как покойный Боб с Бартоном раскалывали деревяшки, я ринулся к незнакомцу и стукнул его ребром ладони под череп.
Он мешком свалился мне на руки. Придерживая его одной рукой, я вытащил ключ, повернул в замке, распахнул дверь, занес свою добычу в спальню и бросил на кровать. Потом вернулся за розами, поставил их на кухне, у окна; они, как пять голубоватых лун, таинственно мерцали в полумраке, взывая к миру, не к войне.
Я направился в спальню, включил лампу и увидел на своей кровати пожилого джентльмена лет шестидесяти, прилично одетого, с седой шевелюрой и благообразным академическим лицом. Что-то в нем намечалось от великих, от Менделеева и Лобачевского, от Нильса Бора и Эйнштейна, может быть, даже от директора Промата, который, в сущности, был неплохим мужиком и математиком не из последних. Этакая сановитость и вальяжность, спутница успехов на научном поприще… А еще – росчерк прямых бровей, твердый абрис рта и тяжеловатый подбородок: они говорили о быстром уме, решительности и упорстве. Лицо его, правда, выглядело в данный момент бледноватым.
Мой пленник зашевелился, и пришлось закончить экскурс в физиогномику.
– Э-э… кхгм… воды… прошу вас, воды… пожалуйста…
Голос его дрожал, но раскатистое грассирующее «эр» звучало вполне отчетливо. Я принес стакан воды, помог ему сесть, напиться, потом проводил в другую комнату – в рабочий кабинет, где находится компьютер – и устроил в кресле. Мой гость, опустив веки, замер, расслабился, размеренно втягивая и выдыхая воздух-кажется, делал дыхательную гимнастику. Через пару минут щеки его порозовели, он помассировал шею под затылком, открыл глаза и твердым голосом произнес:
– Что это было, молодой человек?
– Это был я. Прошу простить, что принял вас за вора. Или за соглядатая.
– Соглядатые – там, во дворике, на лавочке. Дремлют… А я – не вор и не соглядатый, сударь мой. Я – Косталевский Александр Николаевич, шеф лаборатории экспериментальной псионики, доктор медицины, профессор, член десяти академий на трех материках. Но главное – врач! – Он подчеркнул это слово, будто оно стоило всех его титулов, вместе взятых, затем опять помассировал шею и добавил: – Вы что же, батенька, врача от жулика отличить не можете?
– Темно было, – я с виноватым видом развел руками. – Готов искупить…
Он посмотрел на меня, усмехнулся, зыркнул глазами на компьютер и вдруг сказал:
– Не знаю, как сложится у нас беседа, Дмитрий Григорьевич, но хочу заметить, что я тоже не беззащитен. Отнюдь не беззащитен. Вот…
В его ладони появились два футлярчика – белый и желтый. Продемонстрировав их мне, он что-то сделал с желтым: крышка его приподнялась, выпустив мерцающее облако,
– Кажется, мы квиты, – пробормотал я и перевел дух. Потом выглянул в окошко. В тусклом свете фонарей на скамейке по-прежнему дремали две фигуры – ни дать ни взять алкаши-кореша после доброй попойки. – А этих вы чем заворожили? Белым? – Мне пришлось наклониться, чтобы разглядеть лицо Косталевского. Он улыбался.
– Есть много способов, батенька мой. Меня пытаются найти – ходят по знакомым, расспрашивают… Не так это просто! Они упорны, но и я упрям. Было слабое звено – Сергей Петрович, мой ассистент… Было, и нет. К сожалению… или к счастью. Но остались вы. Вернее, осталось нечто, попавшее к вам по чистой случайности.
Он замолчал, будто давая мне время поразмыслить над сказанным, обдумать его слова и сформулировать догадку. Она витала в воздухе, и я, еще не спросив, уже предчувствовал ответ.
– Вы знали, что Сергей скрывается на моей даче?
Профессор опустил веки. Видимо, этот жест выражал согласие.
– Вы знали, где хранится ключ?
– Да. Сергей Петрович сказал об этом тайнике, когда мы приняли решение исчезнуть. Окончательное решение… Но в тот последний раз мы с ним общались не лично, а по телефону. В противном случае я бы все-таки изъял у него гипноглифы или заставил их уничтожить. При мне. Но, понимаете, Сергей Петрович был слишком нервозен и тороплив, а также не лишен определенной меркантильности. Большой недостаток для психолога. Я чувствовал, что он не хочет расставаться со своим контейнером. Я не смог его переубедить. Ну а после… после его убили, о чем сообщалось в криминальных новостях. Я узнал об этом от знакомых. От тех людей, у которых я… э-э-э…
– У которых вы скрываетесь?
Он угрюмо кивнул. Видимо, мысль о том, что приходится таиться и скрываться, была ему глубоко антипатична.
– Выходит, коробку… этот пенал… забрали вы?
Его веки снова дрогнули.
– Мы называем его контейнером. Стандартный контейнер на семь гипноглифов. Семь довольно распространенных реакций человеческой психики. Ярость, похоть, смех, способность забывать и вспоминать, определенные физиологические ощущения… Ну, вы их испытали, сударь мой.
– Кажется, я и другое испытал, профессор. Лишь вспомнить ничего не удалось.
– Это золотистый гипноглиф. Инициирует память и абсолютно безопасен. Если хотите, я вам его подарю. В благодарность за сотрудничество.
Подражая ему, я опустил веки. Затем поинтересовался:
– Вы назвали шесть реакций. Какая же седьмая?
– А этого, батенька мой, я вам не скажу. Пока. Видите ли, гипноглифы, как и человеческие реакции, различны: есть безобидные, есть неприятные. А есть весьма опасные! Конечно, все зависит от обстоятельств – ведь даже гипноглифом смеха можно убить, а тот, что рождает сексуальный импульс, способен подтолкнуть к насилию. Но существуют и безусловно опасные, опасные в любой ситуации. Во-первых, немотивированная ярость при резком усилении мышечного тонуса. А во-вторых…