Крысы в городе
Шрифт:
— Кельнер, — сказала она, возвращая карту, — я отметила нужное карандашом.
На столе очень быстро возникла гастрономическая икебана: красная икра, черная икра, крабы, соленые орешки, жульены… На первое пошла донская тройная уха, на второе — шашлык по-карски. Полилось шампанское и коньяк…
Лайонелла с интересом изучала Тимофееву.
Лицо крупное, щекастое, как у колобка. На скулах — густой, почти морковного цвета, румянец — простенькое ухищрение косметики. Ресницы густо покрывала тушь, наложенная столь небрежно, что сухие ее частицы
Толстые, похожие на сосиски пальцы украшали массивные кольца: на левой руке их было два (причем одно с красным фианитом), на правой — аж три (одно с синим камнем, напоминавшим сапфир).
Фигура Тимофеевой дышало здоровьем и нерастраченной бабьей силой. Во всем — в размерах бедер, в движениях — ощущалась необычная капитальность: такая если выпьет, то не меньше стакана; если решит скрутить и оженить на себе кого-то, как ни будь мужик склизок и верток — из ее рук не выкрутится.
Короче, Тимофеева Лайонелле понравилась.
Эдик, бывший за столом третьим, старательно налегал на закуски. Его роль в вербовке руководящих кадров новой фирмы была нулевой.
Лайонелла кратко изложила Тимофеевой свое желание сделать ее президентом крупной акционерной компании, которой предстоит ворочать миллиардами. Однако Тимофеева клюнула на обещание ей десяти миллионов зарплаты не сразу, хотя самой выколачивать удавалось пока что не больше трех. Она осторожно повела разведку: тертая махинаторша, Тимофеева хотела оценить, какой риск и какая опасность будут лежать на чаше весов.
— Ольга Дмитриевна! Зачем спешить? — вместо ответа на вопрос, чем будет торговать фирма, сказала Лайонелла. — Сейчас нам важно заключить генеральный контракт и уже потом решать, какой товар будем предлагать населению. Может быть, свежий воздух.
— Лина Львовна, — Тимофееву поразили слова «генеральный контракт», но она была не однажды битой и на блесну не клевала, — обычно в торговле дело делается иначе. Сперва выбирают товар, пробуют его на вкус, чтобы определить, пойдет ли за ним покупатель.
— При чем здесь вкус? — Темперамент Лайонеллы стал прорываться в каждой фразе. — Если бы мы открывали точку общепита и собирались зарабатывать на борщах — тогда пожалуйста, думайте о вкусе. Здесь будет достаточно одного запаха. Навозные мухи летят не на дерьмо, а на его запах.
— Лина Львовна, — Тимофеева упорно стояла на своем, — надо иметь на руках что-то материальное. Чтобы те, кто понесет нам деньги, видели: товар есть, есть много.
— Ольга Дмитриевна, дорогая, — Лайонелла приняла тон Тимофеевой, — вот вам калькулятор. Потыкайте в него пальчиком и подсчитайте: даст вам торговля овощами тот доход, который я гарантирую? Скажу заранее — на моркошке много не огребешь. Выгодно теперь одно: продавать лопухам красивые обещания, получать копеечку и делать всем ручкой, объявив себя банкротом.
— Я знаю, дураков у нас много, но так просто, за здорово живешь, никто нам денег не понесет.
— При хорошей-то рекламе? Ну, вы меня удивляете, Ольга
— Что же все-таки за товар?
— Соглашайтесь, Ольга Дмитриевна, скажу.
— Как-то боязно, Лина Львовна. И опасно, и совестно. Привлекательная перспектива будоражила воображение Тимофеевой, заставляла ее волноваться: такие деньги! Она уже прикидывала, как и сколько можно укрыть от фирмы для себя лично. Щеки раскраснелись, ладони вспотели.
Милочка, совесть — категория не экономическая. Отбросим это слово сразу. Что касается страха, к нему вам не привыкать. Верно? Вы ведь обвешивали регулярно, что греха таить! Разве не так?
— Да, — согласилась Тимофеева без сопротивления, — но там я давала товар. А здесь, как я поняла, придется брать баксы под обещания. Я верно думаю? Это может плохо кончиться.
— Даже не думала, что придется вам объяснять прописные истины. Вы сколько подарили жулику Мавроди? Своих кровных? Ладно, я скажу: три миллиона. Надеялись получить назад ровно шесть. Не так ли?
Тимофеева опустила глаза. Она даже не догадывалась, что кому-то известны тайны, о которых она не сообщала даже подругам. Сорвала бы куш — похвалилась. Но для нее, всю жизнь отдавшей коммерции, подзалететь по-глупому и оказаться без кровных было позором, о котором предпочиталось умалчивать.
— Я спросила: верно? — Лайонелла повторила вопрос.
— Да.
Ответ прозвучал еле слышно, как вздох, как шелест ветра. Лайонелла на такие нюансы внимания не обращала.
— А под какой залог вы оттащили греку три миллиона? Под пустое обещание, — не ожидая ответа, сказала Лайонелла. — Под бумажку с изображением бородатой морды, милочка. Вы, умная и тертая — не обижайтесь, еще раз повторю, — тертая и битая баба, вдруг поверили чьим-то посулам, и вас поимели как последнюю дуру из деревни, впервые попавшую в город.
— Может, не будем об этом? — Тимофеева обиженно поджала губы, ее глаза померкли. — Мне этот разговор не очень приятен.
— Милочка! Я вас так хорошо понимаю. Хотите знать? Сама горела на том же, и не раз. А вспомнила о греке для того, чтобы вы поняли: даже умных баб можно поймать на грошовые посулы. Чего же ждать от недоносков, которые верят, будто есть люди, готовые обогатить их на халяву?
Тимофеева кивнула.
— Подумайте, милочка, хотя бы над этим: сидит на улице красномордый парень и орет: «Испытайте счастье! Моментальная лотерея! Заплатите две тысячи, выиграете десять миллионов!» Я прохожу мимо и всякий раз думаю: «Что ж ты, такой умный, а не богач? Взял бы билет и рванул для себя десять „лимонов“. Вы думаете, такая мысль еще кому-то приходит в голову? Да ни хрена. Вон сколько дураков эти билеты покупают и царапают, надеясь поймать удачу за хвост.