Ксанское ущелье
Шрифт:
— Илас, по очереди отходим!
— А куда спешить?
— Не до шуток! Всю округу разбудят!
— Хоть бы еще одного уложить!
— Из-за одного паршивого жандарма можно и самим без головы остаться.
— Ну уж!
— А если обойдут? Их все-таки четверо.
Васо оглянулся, и вовремя: от валуна к валуну перебегал — явно им в тыл — жандарм.
— Что я говорил? — усмехнулся Васо. — Пали, Илас, один раз по дороге, другой назад. Накрою этого ловкача — и отходим.
— Ясно.
Илас ящерицей скользнул в расщелину, раз-другой
— Ага, вот ты где! — засмеялся он, обнаружив среди камней обтянутую шинелью спину. — Не спеши, дорогой! — И он несколько раз пальнул по валунам.
Пули с визгом зарикошетили рядом, жандарм вжался в камни, ища укрытия.
Васо же, прячась за камнями гребня, пошел в обход, бесшумно, как барс, припадая грудью к холодным, влажным от утренней росы валунам.
Жандарм обернулся в тот момент, когда сабля Васо молнией взвилась над ним. Вопль ужаса огласил округу и тут же прервался: тело жандарма мешком свалилось между камнями. Васо торопливо отстегнул патронташ, схватил винтовку поверженного врага и кинулся на помощь Иласу.
Они выпустили несколько пуль по дороге, заставив жандармов спрятаться, и бросились к коням.
Глава девятая
Недалеко от аула Накити, в подножии горного склона, к которому сакли аула прилепились, как птичьи гнезда, пел свою нескончаемую песню родник. В полдневный зной, когда тело ищет отдохновения, любой путник непременно сворачивал к роднику. Ледяная вода перехватывала дыхание, ломила зубы, но и бодрила. Родник давно стал нужен всем в округе — и старому, и малому. Не зарастала травой узенькая тропинка.
Осторожно ступая по острым камням склона, к роднику направился Коциа. Бывший управляющий князя не решился искушать судьбу и не вернулся в усадьбу. Вряд ли простит своенравный хозяин то, что Коциа дважды обманул его ожидания: оставил оружие и стадо, с позором изгнан ненавистным Васо Хубаевым на глазах всего аула. Теперь следовало попытать счастья в одиночку.
Старый приятель пристав Гамси уговорил его начать охоту за сестрой Габилы Ольгой. Все-таки женщина, меньше риска, а награда, обещанная за ее голову, лишь немного уступала назначенной за самого Габилу. Почему не попытать счастья? Тем более что, по слухам, Ольга часто отлучалась из отряда, спускалась с гор в аулы как связная.
Конечно, сама она в руки не дастся. Зато с деньгами, которые за нее отвалят, можно и в Тифлис махнуть, можно завести самостоятельное дельце. Пусть мастерскую, пусть магазинчик. Главное — свое. Сколько можно прислуживать князьям?
Коциа опустил на землю винтовку, размял затекшие плечи. Лишь потом, осторожно оглянувшись, развязал широкий башлык. Но не успел он зачерпнуть ладонью воды, как о валун ударился камешек, явно вырвавшийся из-под чьей-то ноги. Коциа мгновенно схватил винтовку.
— Не дури, Коциа! Это я.
— А-а, Гамси. Никогда не подходи
Он вновь нагнулся к говорливой струе родника, зачерпнул воды, сделал несколько торопливых глотков, как запаленный долгой дорогой зверь.
— Что там с этой хачировской ведьмой?
— В Тифлисе наши люди на ее след напали. По пятам шли.
— Ну? — торопил Коциа.
— Упустили.
— Так я и знал.
— Знал, да не все. Верный человек мне сказал, вчера ее в Нада буре видел.
— Не врет?
— Похоже.
— А в Накити у тебя никого на примете нет? Такого, чтоб во время знак дал, не проворонил?
— То-то и оно, что нет, — нахмурился Гамси. — Боятся люди…
— Да, — угрюмо согласился Коциа. — Их можно понять. Еще укоротят в росте… на голову. И сама ведьма шашкой машет, как бес.
Коциа помнил: в одной из мимолетных схваток с отрядом Габилы на него наскочил какой-то молодой, юркий абрек и ловким ударом вышиб шашку из рук. Коциа уже прощался с жизнью, но тот не стал кончать его, стоявшего растерянно и жалко, а вдруг хохотнул звонким девичьим смехом и бросил шашку в ножны. К ним подбежал другой абрек. Дуло его ружья уперлось в грудь Коциа, но девичий голос спас: «Оставь его, Илас! Пусть идет к своему князю. Пусть всем скажет: будут сидеть за стенами — останутся живы. Будут вынюхивать нас, как шакалы, — никого не пощадим!» — «Будь по твоему, сестра».
«Сестра!» — обмерло сердце Коциа. Так это женщина обезоружила его! Какой стыд! Ему казалось, все княжеские работники, которые еще недавно от одного его взгляда сникали, как трава под косой, перемигивались и перешептывались: «Тряпка! Женщина шашки лишила!» И Коциа молил всевышнего, чтобы тот дал ему случай встретиться с хачировской волчицей. Уж он не будет размышлять, как с ней поступить! Первую же пулю разбойнице!
Со стороны дороги долетел приглушенный говор.
— Какие-то крестьяне с корзинами, — сказал Гамси, снова поднявшись на дорогу. — Наверное, с базара.
— Неплохо! — обрадовался Коциа. — Для начала и эти пойдут.
— Что ты задумал?
— Очистим их!
— С ума сошел? Зачем тебе они?
— Они нас не знают? Не знают.
— Ну и что.
— Да-а, — покачал головой Коциа, — плохо у тебя котелок варит Гамси. Обчистим их как липку, а свалим на хубаевских орлов. Понял?
— Вон что ты задумал… — удивленно протянул Гамси. — Ну и хитер…
— Прячься, пока не заметили! — шикнул Коциа.
Они скользнули за валуны у спуска к роднику.
Путники между тем, не подозревая ни о чем, приближались к излюбленному месту отдыха.
Молодая дородная женщина что-то сердито выговаривала спутнику, сухопарому, низкорослому мужчине, едва поспевавшему за ней. Видно, ей не терпелось прийти домой пораньше и было боязно уйти вперед одной. Вот она и ворчала:
— В могилу, что ли, норовишь, Алихан? Столько навьючил на себя, коню впору.
— Был бы конь, Кусриян, не таскал бы на себе!