Ксеноцид
Шрифт:
Я разговаривала с Эндером и его сестрой, Валентиной. Она историк.
Объясни это.
Она роется в книгах, чтобы найти рассказы о людях. Затем пишет рассказы о том, что ей удалось найти, и отдает это всем остальным людям.
Но если эти рассказы уже существуют, зачем она пишет их с самого начала?
Потому что они не всегда понятны. Она же помогает людям их понять.
Раз люди, более приближенные к тем временам, их не понимали, как может случиться такое, что она, приходя значительно позже,
Я и сама спросила об этом. Валентина утверждает, что и сама не всегда понимает их лучше. Но давние пишущие понимали, что эти рассказы означали для людей их времени, она же сама понимает, что они означают для людей ее собственного времени.
Выходит, рассказ меняется.
Да.
И все-таки они каждый раз считают его истинным воспоминанием?
Валентина что-то объясняла мне о рассказах, которые правдивы, и о других, которые верны. Только я ничего из ее объяснений не поняла.
А почему они с самого начала тщательно не запомнят свои рассказы? Тогда бы им не пришлось все время себя обманывать.
Закрыв глаза, Цинь-цзяо сидела перед терминалом. Она размышляла. Вань-му расчесывала ей волосы; плавные, размеренные движения щетки, само дыхание девушки уже доставляли облегчение.
Сейчас было время, когда Вань-му могла обращаться к Цинь-цзяо свободно, без опасений, что сможет помешать чему-то очень важному. Ну, а поскольку Вань-му была Вань-му, она использовала расчесывание на то, чтобы задавать вопросы. А было их множество.
В первые дни все они касались голоса богов. Понятно, что Вань-му с облегчением узнала, что практически всякий раз достаточно проследить за одним слоем дерева, ведь она опасалась, что Цинь-цзяо каждый вечер приходится проходить весь пол.
Но она продолжала задавать вопросы обо всем, что только имело связь с очищением. А почему бы тебе просто не проследить один слой сразу же утром, чтобы весь день уже не думать об этом? Почему бы вообще не закрыть пол ковром? Ей трудно было объяснить, что богов не обманешь такими простенькими штучками.
А если бы в целом мире не было ни единого кусочка дерева? Разве тогда боги сожгли бы тебя как клочок бумаги? Или же с неба слетел бы дракон, чтобы похитить тебя?
Цинь-цзяо не могла ответить на вопросы Вань-му. Она могла лишь повторять, что боги требуют от нее именно такого служения. Если бы не было древесины, то боги и не требовали бы прослеживания слоев. На что Вань-му заметила, что следовало бы издать приказ о запрете пользования деревянными полами, и тогда Цинь-цзяо перестала бы мучиться.
Те, кто не слыхал голоса богов, не могли понять…
Но сегодня вопросы Вань-му уже не имели ни малейшей связи с богами. Во всяком случае, поначалу.
— Так что же, в конце концов, остановило Лузитанский Флот? — спросила девочка.
Еще немного, и Цинь-цзяо, не раздумывая,
— Откуда ты знаешь о Лузитанском Флоте?
— Но ведь я же могу читать, правда? — ответила на это Вань-му, возможно даже с излишней гордостью.
Хотя, а почему бы ей и не гордиться? Цинь-цзяо хвалила ее без всяких задних мыслей, поскольку девочка училась исключительно быстро и до многого могла додуматься вполне самостоятельно. Она была очень умной. Цинь-цзяо не удивилась бы, если бы Вань-му понимала гораздо больше, чем даже признавалась.
— Я же вижу, что на твоем терминале, — продолжала Вань-му. — И всегда это как-то связано с Лузитанским Флотом. О нем ты разговаривала с отцом в первый же день моего здесь появления. Тогда я мало чего поняла, но теперь знаю, что имеется в виду. — В ее голосе вдруг прозвучало возмущение. — Хорошо было бы, если бы боги наплевали в лицо тому, кто выслал эти корабли.
Эта резкость сама по себе была чем-то странным. Ну а то, что Вань-му выступала против Звездного Конгресса — в это вообще невозможно было поверить.
— Ты знаешь, кто выслал эти корабли? — спросила Цинь-цзяо.
— Конечно. Эгоистичные политики, которые пытаются уничтожать всякую надежду на независимость колониальных миров.
Следовательно, Вань-му знала, что бунтует против власти. Цинь-цзяо сама с отвращением вспомнила те слова, что были сказаны ею много лет назад. Но услыхать их вновь, сказанные в собственном присутствии, собственной тайной наперсницей… это чудовищно.
— Что ты можешь знать об этом? Это дела Конгресса, а ты тут рассуждаешь о независимости колоний и…
Вань-му стояла на коленях, касаясь лбом пола. Цинь-цзяо сразу же уствдилась своей суровости.
— Встань, Вань-му.
— Ты сердишься на меня.
— Я удивляюсь, что ты говоришь такие вещи. Вот и все. Кто это наговорил тебе подобной чуши?
— Это все говорят, — ответила девочка.
— Не все, — не согласилась Цинь-цзяо. — Отец никогда такого не говорил. С другой же стороны, Демосфен твердит об этом, не переставая.
Цинь-цзяо вспомнила, что испытала, впервые прочитав эссе Демосфена… каким логичным, истинным и откровенным показалось оно ей тогда. Только впоследствии, когда отец объяснил ей, что Демосфен — это враг правителей, а значит и враг богов… Тогда до нее дошло, сколь гладки и обманчивы слова изменника, которые почти что убедили ее, будто Лузитанский Флот — это зло. Раз Демосфену не хватило малого, чтобы обмануть образованную, богослышащую девушку, то ничего удивительного, что сейчас услыхала его слова, повторяемые как истинные, от девочки из народа.