Кто, если не ты?
Шрифт:
— Вы забыли свой шарф...— повторил Клим. Он попытался завязать разговор: — Вам понравилось у нас?..
— Очень. Помнишь, как я учила тебя танцевать?— она немного оживилась.
— Конечно!
Все-таки она была очень хороша, в этом халатике и домашних туфлях на босу ногу.
— Ну, ты извини меня, Клим, страшно болит голова.— Забросив руки к затылку, она стала приглаживать волосы. Ее талия гибко-прогнулась, под распахнувшимся халатом мелькнула узкая белая полоска ноги. Клим испуганно отвел глаза.
— Я пошел,— сказал
— Заходи в другой раз,— сказала Валентина Сергеевна,— а сейчас я плохо себя чувствую и рано легла...
Прощаясь, он выронил тетрадь, найденную в библиотеке, и, нагнувшись за ней, заметил мужские калоши. «Н. Б.» — медные буквы, вбитые в стельки...
Только на лестнице он вспомнил, что в комнате, за плотно закрытой дверью, ему чудился какой-то шорох. Тогда он подумал о калошах. «Н. Б.»...—Николай Бугров! Эти буквы кочевали с одной пары дядюшкиных калош на другую!
Дома Николая Николаевича не оказалось. Он позвонил из больницы, сказал, что задержится. Пришел через полчаса.
— Совещание,— сказал он и долго мыл руки под умывальником.
Он подошел к Надежде Ивановне, накрывавшей стол, прижался губами к виску — что-то шепнул. Она улыбнулась, кивнула.
— Ты устал?
— Безмерно...
6
В эту ночь у Клима долго не гаснет свет. Веселая ночь! Великая ночь! Стихи сами рвутся на бумагу. Долой грязь и пошлость! Долой три измерения! Да здравствует свобода! Да здравствует четвертое измерение, в котором живет мечта!
...Это случилось летом, в степи,— он лежал с книгой, и небо звенело зноем. Гренада, Сарагосса, Эскуриал... Слова пели торжественно, как орган. В зыбком воздухе качалось призрачное марево. Нет, это не степь — это Кастилия, такая же ровная, пустынная, раскаленная... Лениво плетется мул, звякает бубенчик... Рыжее солнце плывет в облаках пыли. Костлявая кляча, ржавые шпоры скользят по выпирающим ребрам... Куда вы спешите, синьор?.. Он едет дальше, дремлет в седле, опустив голову... И пропадает...
Потом все забылось, рассыпалось, стерлось — чтоб неожиданно вспыхнуть в эту ночь.
Привет тебе, мой смешной, мой милый, мой гордый старик! Входи смелее, располагайся, как дома,— здесь все твое! Поболтаем, вспомним прежние времена, по-говорим о том, как жить дальше...
Ах мой добрый старикан, как много изменилось на земле с нашей первой встречи! Прогремели войны и революции,.. Но трусость, малодушие и злоба еще креп-ко стоят в этом мире! Взгляни — твоя черноглазая Испания хрипит в петле кровавого генерала... Поруган афинский Акрополь,— и в горы, к партизанам Маркоса, ушел Геракл... А Новый Свет! Первобытные белые призраки ку-клукс-клана бродят по стране Уитмена...
Но это ничего, старик! Нам не впервой сражаться с целой вселенной! Вперед — нас ждут угнетенные, невинно оклеветанные, разбитые в коварной схватке!.. Мы победим. Только глухие не слышат поступи Грядущего! Оно — наш третий союзник!
Тишина. Чистый лист бумаги. В гостиной бьют часы — дребезжащим, дряхлым
Пустынны равнины Кастилии. Ночь.
Грустнеет месяц двурогий.
Проникнутый лунной романтикой, я
Одиноко бреду по дороге.
Тихо (Конечно, не так тихи
Ночи на острове Ява...).
Мне даже хотелось слагать стихи
И в них тишину эту славить.
Да, старик, были такие шапочки — испанки — ты помнишь? С кисточкой... Мы играли в испанцев. Как пламя в ночи, горело тогда это слово — Испания!..
Горело...
А теперь?..
Газеты цедят сквозь зубы: «Казнили, повесили, расстреляли...»
Тореадор в подземелье, у Кармен высохли слезы — она лежит и стонет, обхватив руками потрескавшуюся землю... «Ночной зефир струит эфир, бежит, шумит Гвадалквивир...» Он красен от крови—твой Гвадалквивир!
От Севильи до Саморы ,
Вся Испанья тихо спит.
Не поют тореадоры,
И не сдышно карменсит.
Серебрят леса каштанов
Бледно-лунные лучи —
В тишине куются планы,
В тишине куют мечи.
А на площади Алькалы,
Где все спит в тяжелом сне,
Маршируют генералы
В этой страшной тишине.
Есть такая площадь в Мадриде, и статуя... Чугунная, черная... Как сгусток тьмы... И все замерло вокруг, только железные шаги мерно отдаются в мертвом склепе...
И вдруг — какое-то странное оцепенение... Оцепенение и неподвижность. Хочется шевельнуться, крикнуть— но он не может, двинуться... Сколько так проходит — минута, час, Вечность? Перо, зажатое в пальцах с обкусанными ногтями, вздрагивает... Легкая улыбка замерла на губах...