Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
— Скажите, господин старший надзиратель, правда ли, что Брун опять сел?
— Слышал что-то такое, но может, и брехня.
— Но сюда он пока еще не попал?
— Да нет, сюда он и не может пока попасть. Сперва поведут к судье, чтобы тот дал ордер на арест.
Они пересекают передний двор. Перед воротами стоит старший надзиратель Петров.
— Давай сюда, сынок! Тут тебе кучу денег отвалят.
В караулке Куфальт расписывается в ведомости.
— Спрячь подальше, целее будут. Денежки тебе еще ох как понадобятся. Погоди-ка! Кредитки положи в бумажник. Вот так!
Они стоят под аркой ворот. Петров отодвигает одну задвижку за другой. Потом достает ключ.
— Дуй и не оглядывайся. На тюрьму не след оглядываться. Я плюну тебе в спину три раза, а ты не вытирай, — это такая примета, чтоб сюда не вернуться. Ну, сынок, с богом!
Ворота распахиваются. Перед Куфальтом расстилается большая, залитая солнцем площадь. Газоны покрыты сочной зеленью. Каштаны в цвету. Снуют прохожие, женщины в светлых платьях. Куфальт медленно и робко выходит на свет божий. Нет, он не оглядывается.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Приют «Мирная обитель»
Во-первых. Петров слишком рьяно исплевал ему сзади пальто; Куфальту все время мерещилось, что прохожие ухмыляются за его спиной. Поэтому он снял пальто и перекинул его через руку, стерев таким образом плевки, но это ничего не значило: он все равно не вернется в тюрьму!
Во-вторых, уже сидя в поезде, он оглянулся на город, и вдруг между домами еще раз вынырнула высокая серая бетонная громадина, усеянная множеством зарешеченных отверстий, — это тоже ничего не значило, потому что в этот миг он удалялся от нее: он все равно не вернется в тюрьму!
Однако уже в поезде, обдумав каждый свой шаг, он понял, что наделал массу глупостей. Прежде всего: поехал к вокзалу на такси только из-за того, что люди как-то не так на него смотрят, а он не может вынести этих взглядов. Потом: пообедал на вокзале, потому что в тюрьме к своей порции баланды так и не смог притронуться. Затем: купил десяток сигарет по шесть пфеннигов штука — того же сорта, что курит директор. К тому же еще и газету. Но что всего хуже — за обедом выпил кружку пива, хотя поклялся ничего крепкого в рот не брать. В итоге пять марок девяносто пфеннигов пустил по ветру, то есть свой тюремный заработок за шестьдесят три дневных нормы. За эти деньги ему пришлось шестьдесят три дня вкалывать, не разгибаясь, — ведь поначалу он справлялся с дневной нормой только за двенадцать — тринадцать часов. И теперь за два часа профукал то, что заработал за шестьдесят три дня, — хорошенькое начало!
Если по-честному, он совсем иначе представлял себе свою первую поездку на поезде.
Правда, за окном мелькали залитые солнцем сельские пейзажи, и смотреть на них было приятно, но разве он мог себе это позволить? Нужно подумать о том, о другом, выходит, опять заботы, как и в тюрьме. И как еще сложатся его дела в приюте?..
— Господа, не может ли кто-нибудь сказать, на какой остановке мне нужно выйти в Гамбурге, чтобы попасть на Апфельштрассе?
Молчание.
— Апфельштрассе? На Центральном вокзале сойдете и пересядете. Вам надо доехать до Берлинер Тор.
— Позвольте, позвольте! — возражает ему сидящий рядом с Куфальтом. — Вы ошибаетесь! Нет там никакой Апфельштрассе. Да и откуда бы ей там взяться?
— Конечно, есть. Это улица возле водолечебницы…
— Господин путает и только сбивает вас с толку, — замечает сосед Куфальта. — Вам надо сойти на остановке Гольштенштрассе. Апфельштрассе там рядом…
В разговор вмешивается низенький толстячок:
— Этот господин прав. Но и тот господин тоже. Дело в том, что есть две улицы с этим названием: одна Апфельштрассе в Альтоне, другая — в Гамбурге. Вам-то какую нужно?
— Мне сказали — в Гамбурге.
— Значит, вам надо ехать до Берлинер Тор, то есть пересесть на вокзале.
Снова молчание.
Вдруг сосед Куфальта возобновляет разговор:
— А куда конкретно вам нужно на Апфельштрассе? Потому что часто скажут «Гамбург», а потом оказывается, что имели в виду Альтону.
— Простите, но господин сказал, что ему нужно в Гамбург, значит, ему ехать до Берлинер Тор.
— А что, вам точно сказали — Гамбург? Или так, вообще?
— Да не знаю уж. Я еду к родственникам.
— А куда вы адресовали письма к ним — в Гамбург или в Альтону?
— Видите ли, я… Я никогда сам с ними не переписывался. Это всегда делал кто-нибудь за меня… Моя матушка.
У соседа Куфальта прыщеватое лицо и подслеповатые глазки. К тому же изо рта у него скверно пахнет, — Куфальт это почувствовал, когда тот доверительно шепнул ему на ухо:
— Ты ведь едешь — туда?
— Куда — «туда»? — изображает недоумение Куфальт.
— Брось, парень. Что я, не вижу. Потому и говорю: сходи у Гольштенштрассе, там это. А то придется топать с сундуком через весь город.
— Спасибо, спасибо. Право, не знаю, что вам и сказать. Я еду к родственникам в Гамбург.
— Если у тебя такие родственнички…
Куфальт уже проклинает себя за то, что затеял этот разговор. И хватается за газету.
— На твоем месте, парень, я бы лучше навострил лыжи к аллилуйщикам на Штайнштрассе.
Куфальт разворачивает газету.
— Там тоже берут всего четыре гроша за ночлег.
Куфальт делает вид, что читает.
— Хочешь, поднесу твой сундук.
Куфальт не слышит.
— Да не сбегу я с ним, не сбегу. Понесу хоть до Бланкенезе, если тебе туда надо. Понял?
Куфальт молча встает и идет в уборную.
— Апфельштрассе? — переспрашивает полицейский и пристально смотрит на Куфальта. — Ах, ну да. Прямо, вторая улица направо.
— Спасибо, — бормочет Куфальт и поспешно удаляется. Этот тоже сразу догадался. Наверное, из-за землистого цвета лица. Хоть бы поскорее это прошло, а то людям в глаза смотреть стыдно…