Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
— Заскок! Верно, Беербоом тоже с заскоком. За ним нужен глаз да глаз!
— Да, надо будет приглядеться, — неуверенно говорит Петерсен. — Но сделать мы можем так мало!
— А вы бы поговорили с Зайденцопфом. Какой же смысл заставлять человека со сдвигом работать по девять часов в день. Он же совсем спятит!
— Таков порядок, видите ли, таковы правила приюта. Каждый должен девять часов отсидеть в бюро.
— Отсидеть — это одно, а вкалывать — другое.
Дверь распахивается. Минна тянется к выключателю и, не глядя на них, злобно шипит:
— Госпожа
— Что случилось, Минна? — спрашивает Петерсен.
— Ах, и вы здесь, — спохватывается Минна. — Плату за час пользования электричеством вычтут из вашего заработка, господин Куфальт, — объявляет она и удаляется.
Петерсен и Куфальт молча глядят друг на друга.
Петерсен заговаривает первым:
— Я поговорю с господином Зайденцопфом. С вас не вычтут за свет.
Куфальт отмахивается:
— Не в этом дело. Но за намерение спасибо. — И добавляет: — Каков тут, собственно, порядок? Нам разрешается выходить из дому только вместе с вами?
— Нет, конечно, и самим тоже. Правда, рекомендуется, особенно вечером… Знаете, лучше я буду повсюду ходить с вами.
И тихонько, лукаво прищурившись, добавляет:
— Я тоже люблю танцевать.
— Что мы наметим на воскресенье?
— Можем сходить в порт. А потом посидеть в каком-нибудь уютном недорогом кабачке. На ужин мы возьмем с собой бутерброды.
— Я условился встретиться кое с кем в воскресенье вечером. Так что на часок я вас покину. Обещаю вернуться минута в минуту.
Студент мнется:
— Идите один. Никто не запрещает.
— Нет, — настаивает Куфальт. — Один я не пойду. Я хочу, чтобы официально считалось, будто мы вместе…
Петерсен резко встает и начинает мерять шагами комнату. Потом говорит смущенно:
— Дорогой господин Куфальт! Лучше не надо. У меня могут быть неприятности.
— Вот и прекрасно, — подытоживает Куфальт. — Эта моя встреча не так уж и важна. В сущности, никакой договоренности у меня и не было. Просто я хотел выяснить, что вы за человек. Спокойной ночи, господин Петерсен.
Куфальт сидит за машинкой и печатает адреса. Второй день вот так сидит и печатает. Вчера отстукал семьсот конвертов, сегодня надеется сделать побольше. Получается у него неплохо, правда, частенько случаются опечатки, да ведь как не сбиться, когда адресов сотни. Каждые два-три часа является Мергенталь, записывает, сколько сделано, связывает конверты в пачки и уносит.
Со своего места Куфальт не видит Беербоома, но пока ищет очередной адрес в списке и, следовательно, не стучит на машинке, он слышит, как тот шелестит бумагой. У Беербоома нынче опять плохой день, он уже три раза вскакивал, чтобы удрать из бюро. Ему все время чудилось, что Бертольд его зовет. И каждый раз Мергенталь его перехватывал и уговорами, а то и пинками возвращал на место. Но и сегодня Беербоому не написать тысячи адресов, силы его день ото дня тают.
Вдруг
Но на этот раз пол оказался ни при чем.
— С вами хочет поговорить господин пастор Марцетус. Он ждет вас вон там.
Куфальт стучится в дверь, голос изнутри отвечает «Войдите!», и он входит.
За письменным столом сидит прямо против солнца высокий представительный человек с пышной седой шевелюрой, свежим цветом лица, мясистым носом и выступающим вперед подбородком. Бороды нет. Руки большие, холеные.
У торцовой стороны письменного стола сидит молодая дама с блокнотом, рядом стоит пишущая машинка. Перед столом удобное кресло для посетителей, но Куфальта присесть не просят.
Пастор, не поднимая головы, перелистывает какие-то бумаги. Куфальт сразу узнает папку: это его дело, переслали сюда, значит, из Центральной тюрьмы.
Пастор не торопится. И на приветствие Куфальта буркает что-то неразборчивое.
Вот он открывает одну из страниц его дела и говорит, так ни разу и не взглянув на вошедшего:
— Вы — Вилли, то есть Вильгельм Куфальт, по профессии бухгалтер, были приговорены к пяти годам заключения за растрату и злостную подделку денежных документов…
— Да, — говорит Куфальт.
— Родом вы из хорошей семьи. Что вас толкнуло на этот путь? Женщины? Выпивка? Карты?
Пастор говорит с Куфальтом холодным, деловым тоном. Куфальту знаком этот тон. Человек, сидящий за письменным столом, не глядит на него, ему не нужно видеть человека по имени Куфальт, ему достаточно видеть его «дело». Куфальту знаком этот тон, знает он и чем этот разговор кончится, и поэтому уже весь дрожит: тот мир, из которого он только что вырвался, опять хватает его за горло, эти годы, эти пять лет не кончаются. Неужели им никогда не будет конца?!
Пусть зайденцопфы говорят с ним, каким угодно тоном, пусть беербоомы позволяют себе, что угодно, но этот пастор, он-то должен бы разбираться. Он не имеет права! Не имеет!
Куфальт не может унять дрожи, он чувствует, что бледнеет и холодеет, однако находит в себе силы спросить тем же тоном, каким с ним разговаривал пастор:
— Обязательно ли этой даме присутствовать при нашей с вами беседе?
Пастор Марцетус впервые отрывает глаза от бумаг и тяжелым безразличным взглядом упирается в лицо Куфальта.
— Фройляйн Мацке — моя секретарша. Через ее руки проходят все бумаги. Она в курсе всех дел.
— Приводилась ли она к присяге?
— Что это значит? Вы здесь не для того, чтобы задавать вопросы. Эта дама — моя служащая.
— Я спрашиваю, потому что не знаю, положено ли частным лицам знакомиться с моим делом.
— Фройляйн Мацке можно доверять.
— И тем не менее. Я не знаю, допускается ли это законом.
— Вы же сами видите, администрация тюрьмы переслала мне ваше дело.