Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
— Понятно, — едва слышно выдыхает Куфальт.
— «Понятно» говорит, а сам ничего не соображает. Итак, диктую: Гамбург, двадцать третьего июля… Дорогой Зайденцопф, ну что у него за удар! Заберите его обратно, нам нужны квалифицированные работники. Итак, диктую: уважаемый господин… Где у вас буква «у»? Залетела бог весть куда. Сделайте одолжение, нажимайте на клавиши как положено! Когда вы печатаете, машинка должна строчить как пулемет. На фронте были? Ну конечно, не были, откуда же вам знать, что такое пулеметная очередь?! Дорогой господин Зайденцопф, заберите его обратно. У меня не школа машинописи. Мне нужны специалисты! Итак,
— Дорогой Яух! Прошу вас, господа, пройдите в бюро, осмотритесь там. Послушайте, дорогой Яух, пастор Марцетус выразил желание…
— Ну и подлюга! — одними губами шепчет Куфальт.
— А ты не поддавайся, он же нарочно тебя заводит.
— Что ж, он так и будет каждую минуту цепляться!
— Пускай цепляется, а ты пропускай мимо ушей.
Они осматриваются. В сущности, здесь все такое же, как на Апфельштрассе, только всего больше: не десять, а двадцать машинок, не десять, а двадцать работников,
Дверь в смежную комнату приоткрывается. В щель просовывается женская головка, потом еще одна. Девицы бесцеремонно оглядывают новичков и вновь исчезают.
— А козочки, оказывается, любопытны, — шепчет Куфальту Маак.
— Нашего поля ягоды?
— Куда там! Благородных кровей. С нашим братом и разговаривать не станут. Эти попрыгушки на штатной должности. Множительные машины обслуживают. А бывших арестантов к этим машинам на выстрел не подпускают.
Дверь кабинета заведующего открывается, на пороге озабоченный Зайденцопф. Он явно торопится.
— Прощайте, юные друзья, прощайте.
Через некоторое время из кабинета выходит господин Яух, очень мрачный.
— Вот эта машинка ваша. А та — ваша. Сегодня работы для вас нет. Ознакомьтесь с машинками. Вот вы, вы можете поупражняться с прописной буквой «У». Такой халтуры я еще в жизни не видел! Послушайте. когда я с вами говорю, надо смотреть на меня, а не на машинку! Ясно? А теперь: какой шрифт на этой карточке?
— Машинописный, но размноженный на множительной машине, — отвечает Куфальт, подумав.
— О боже, о господи боже, отец наш небесный! И с такими людьми мне приходится работать! Фиолетовый тут шрифт! Цвет у него фиолетовый или нет?
— Да.
— Ну, слава тебе господи, я уж думал, вы скажете «зеленый».
Яух явно придирается, и кое-кто из сидящих за машинками поднимает голову и препротивно хихикает. Маак оглядывает их и запоминает, кто от работы не отрывался.
А Яух не унимается:
— Вон там стоит ящик. Видите там черный ящик?
— Да.
— В нем лежат ленты для пишущих машинок. Найдите в нем фиолетовую ленту для своей машинки, не зеленую, заметьте себе, уважаемый (да зеленую там вряд ли найдете), а фиолетовую, чтобы точно подходила к цвету печати на этой карточке. Но абсолютно точно! Тот же оттенок. С точностью до одной десятой. Понятно?
— Да.
— Значит, за работу.
Яух уходит, Куфальт и Маак роются в ящике.
— Маак, что значит «с точностью до одной десятой», когда речь идет о краске?
— Понятия не имею. Да, вам здесь не сладко придется. Этот тип невзлюбил вас с первого взгляда. Тем вольготнее будет мне. Возьмите вот эту ленту. Она больше всех подходит к той карточке. Я возьму другую. Ну, а теперь испробуем-ка наши машинки.
Да, Куфальту не сладко пришлось. С того дня,
А тут за его стулом стоит настырный прыщавый толстяк и брюзжит, и причитает:
— О боже, боже, чем я перед тобой провинился! По клавишам надо бить с одинаковой силой, тупица! Неужели сами не видите, что «р» у вас темнее, чем «е»? И как вас только земля держит! Нелегкая вас принесла — и как назло именно ко мне!
Куфальт сидит и печатает, будто ничего не слышит, только бледен, как полотно, хмурится и крепко стискивает зубы.
И пока он вот так сидит и печатает, о чем он только не думает… «Можно бы, например, встать и уйти, совсем уйти, на кой ляд они мне все сдались? Денег у меня пока хватит, а там, глядишь, что-нибудь подвернется, да и Бацке можно будет разыскать. Этот парень Енш, что сидит в заднем левом углу, сказал мне: „Если Яух чересчур распояшется, мы его подкараулим и отдубасим как следует“. Он же рассказал, что Яух — нашего поля ягода, тоже сидел, такие всегда самая мразь. Да заткнись же ты, падла, в четверть восьмого я буду дома и, может быть, увижу Лизу Бен, в четверг вечером дверь в кухню была открыта, а она как раз мылась — белая обнаженная спина и белые проворные руки…»
Теперь он и в самом деле ничего не слышит, последнее время у него кружится голова, как только он подумает о какой-нибудь женщине, сердце бьется еле-еле и кажется вот-вот остановится, а вся кровь приливает к причинному месту…
«Надо бы к шлюхе сходить, — думает он. — Спустить пар. А то я что-то заклиниваюсь. Лизы мне так и так не видать…» В эти раздумья врывается и возвращает его к действительности дикий вопль:
— Да вы что — совсем спятили? Таких, как вы, в три шеи гнать! Вон отсюда! Собирайтесь, и чтобы духу вашего тут не было! Как вы пишете слово «господин»?
В самом деле… Куфальт смотрит на типографский текст письма одной лаборатории, рекламирующей какое-то патентованное средство, где Куфальту остается впечатать только адрес и фамилию соответствующего врача…
У него получилось: «Многоуважаемый госпадин Матиес!»
Да, уж не скажешь, что это правильно. То ли, печатая, он так задумался, то ли под градом придирок утратил всякую способность соображать, стал похож на Беербоома и с семисот адресов в день скатывается на триста?..
Куфальт стоит возле машинки совсем потерянный. На дворе лето, по девять часов он сидит и печатает, вечером бродит по улицам среди незнакомых людей, ночи простаивает у открытого окна: не спится, сом, который спасал его пять лет в тюрьме, теперь не спасает, он стал ни на что не способен…
Он стоит и как-то криво улыбается, — еще не решил, как обставить свой уход, ведь и документы надо получить на руки, да и деньги кое-какие причитаются, а так-то он готов…
— Стоит себе и еще ухмыляется! Это надо же написать — «госпадин»! Да я за всю свою жизнь не видал такого! Ну что, пинка вам дать, чтоб убрались подобру-поздорову?!
В этот момент происходит нечто необычайное.
Из угла большой комнаты, где сидят за машинками двадцать человек, вдруг раздается возглас:
— Сука!