Кто идет?
Шрифт:
Надежды на Камское Устье оправдались. Все шло отлично, только опять глухим овалом вокруг «Седова» сомкнулась метель. Но теперь в этом не было большой беды. Расписания никто уже не придерживался. Можно было идти полегоньку.
Саше хотелось спать. Сморило, наверно, и капитана и даже самого выносливого из них — Матвея.
Уже подумывали, а не встать ли на якорь, как вдруг взбудоражил их и оглушил незнакомый сигнал. Он летел над Волгой, странно господствуя над нею, внизывался в ночь, расширял ее пределы.
— Что
— Ух тыы-ы! — растерянно выдохнул Матвей. — Совсем не пойму — кто есть?.. Похоже, электричка — те, которые в горах бегают. Я на курорте раз слыхал.
Саша метнулся к заднему окну рубки. Звук шел с кормы.
— Если это теплоход, — соображал Матвей, — то свисток его летит от самого беса, то исть он где-то там с кем-то разошелся, а с кем — нам того не слыхать…
— Погоди, Матвей, — раздраженно сказал капитан, он тоже смотрел назад.
— Вона! — выкрикнул Матвей. — Вижу! Во!
— Кто-то идет, — угрюмо проговорил капитан.
Многоверстную толщу метели пробивали необычайно чистые и настойчивые огни.
— «Доватор»! — заорал на всю рубку Аленкин. — Честное слово «Доватор»! Вот здорово, а я думал, не успеет в этом году… Сегодня в Камском радист с «Максима Горького» говорил, но я не поверил, я думал — треплется… елки зеленые, это ж он и есть… новый… трехдечный, пробным рейсом идет до Сталинграда… точно! Это точно, я читал…
В первый раз Аленкин в присутствии капитана так громко и так бесцеремонно говорил. А капитан не делал ему замечания.
Галашин молчал. Смотрел в ночь.
— Я тоже читал, — вымолвил он наконец, — только ведь написать — это легко, а… потом говорили — не успеет выйти на Волгу в этом году.
— А они успели — эх, молодцы какие, попасть бы на него, посмотреть.
Непривычно высоко несомые над водой, огни неизвестного судна слишком быстро приближались и били по глазам сильным, хмеляще радостным светом.
— Сейчас обходной даст, — глухо проговорил Матвей.
Капитан сказал:
— Как же он, черт, таким ходом прет и не боится сесть?
— Так у него же эхолот! — возбужденно зачастил Аленкин. — Он же в каждую минуту знает, какая под ним глубина.
— Эхоло-от! — зло повторил капитан. — Я знаю, что им не надо к наметке бегать. знаю. Я все знаю…
Он подошел к машинному телеграфу и резким движением перевел ручки со среднего хода на полный, да еще крикнул механику в переговорную трубу: «Самый полнай!»
Матвей волнение выражал только тем, что начал топтаться у штурвала.
Не бывало еще, чтобы «Седова» кто-нибудь обходил.
— Нагонит! — напряженно сказал капитан. — Все равно нагонит, да еще как быстро.
— Без груза он, — растерянно бормотал Матвей, — порожнем бежит, а кроме…
Больше ничего в рубке не расслышали. Матвеевы слова захлестнуло волной обходного сигнала. Он был низок, силен и певуч.
— Ну конечно же, «Доватор», — опять засуетился Аленкин. — Я сразу догадался, что это он — у него же морская сирена…
На
— Машите налево, — дрогнувшим голосом скомандовал капитан. Он стоял у задней стены рубки и через широкое окно сосредоточенно смотрел, как приближается к «Седову» флагман будущего Волжского флота.
Несмотря на черноту ночи, видна была поразительная белизна и стройность приближающегося судна. Ощущение стройности и величия подчеркивалось еще и мачтой, чуть отклоненной назад.
Когда неизвестное судно было метрах в пятидесяти от «Седова», капитан взялся за рукоять свистка, и в нарушение послевоенной традиции, по которой все суда на всем огромном плесе первыми салютовали «Георгию Седову», на этот раз по воле самого капитана «Седов» первым огласил ночь напряженными, высокими, хрипловатыми свистками приветствия.
Наступила наконец минута, когда суда поравнялись. С неизвестного корабля полыхнуло светом дневной беспощадной силы — это в ответ на приветствие, по речной традиции, были зажжеы все огни, какие только есть на борту. Снег потерял на мгновение белизну, точно растворился в свете. Бронзовые буквы крупно выпятились, и капитан прочитал их громко:
— «Генерал Доватор».
Из окна крытого морского мостика, высунувшись в метель, рябило чье-то лицо, мелькала снятая фуражка.
А еще через несколько мгновений все исчезло. Между удаляющимися кормовыми огоньками «Доватора» и «Седовым» вклинилась, все уплотняясь, черная метель. Щупая ее потемневшей за навигацию мачтой, «Седов» осторожно двигался вперед, как час назад, как полвека назад такими же ненастными осенними ночами.
— Обошел, как стоячее, — горько сказал Матвей.
Капитан не отозвался.
В рубке замолчали надолго.
Саша, знавший все особенности «Доватора», как знает всякий мальчишка каждую мелочь в новой марке автомобиля, которого он еще не видел, прикидывал: где интереснее работать — на таком или лучше дождаться сормовского, самого большого речного корабля.
Окоченев в продуваемой ветром рубке, усталый и взбудораженный, он выбирал. Тысячи соображений бродили, волновали. Одно не занимало его — попадет ли он на сормовское судно, возьмут его или не возьмут. Он знал, что возьмут…
Капитан, вернувшийся на свое обычное место, стоял, навалясь локтями на раму, но теперь в этой позе не было ничего домашнего. Странен сейчас был его силуэт: покатые плечи, шея, ушедшая в них, четкий, стремительный нос и неуловимое во всем этом напряжение делали его похожим на старого беркута. Казалось, выпрямится и грохнет любимую свою фразу: «Я рукастый, я от семи собак отгрызусь!»
Но далек был сейчас Галашин от гнева.
Каждый рейс, проходя мимо Сталинградской ГЭС, oн подмечает, следит, ждет часа, когда Волга будет перекрыта. И рад тому, что станет она цепью морей, и не рад. Но вот сейчас прошло судно, построенное для этих морей, и трудные мысли сделались явью.