Кто не верил в дурные пророчества
Шрифт:
Полковник умел заставить себя заснуть и проснуться в любое время, по ситуации, но сейчас этого не получилось. Ворочаясь на диване под грохот грозы и стук дождя по крыше, он пытался вспомнить, в какие сроки фирма гарантирует восстановление связи в случае ее нарушения по техническим причинам, и не мог. Договор оставался в городе, и в памяти всплывали самые фантастические сроки, от получаса до двух суток (последнее – явная несуразица).
Наконец, не выдержав, полковник снова достал телефон, снова убедился, что станция не работает, скомандовал самому себе "Спать!" и отключил аппарат. В последний момент ему показалось, что пошел гудок, и он страшным усилием воли заставил себя не нажимать кнопку снова. Он положил телефон на стол, отошел к дивану и взялся за край одеяла. И в этот момент
Потом, восстанавливая эти события в памяти, полковник так и не вспомнит, как он оказался у телефона. Он стоял у дивана, держась за край одеяла, а в следующий момент уже был у стола, как будто мгновенно перенесся; и кнопка на аппарате нажата.
– Лисицын! – сказал полковник чуть резче, чем требовалось. И услышал в трубке истошный вопль:
– Товарищ полковник, они взлетели! Они удрали!
И сразу понял, кто "они".
17
Это помещение называли "вышкой" по старой памяти. Слово осталось с тех пор, когда еще были не самолеты, а аэропланы, радиосвязь была только на тяжелых машинах, и то не на всех, и для руководства полетами у края поля действительно сооружали деревянную вышку, на которой при необходимости можно было вывесить сигнальные флаги. Иногда на ней же болталась "колбаса", показывающая направление ветра (чаще – на отдельном шесте), а наверху из досок сколачивалась будка для руководителя полетов. Отсюда второе название – "голубятня"; к 2001 году, впрочем, оно окончательно вышло из употребления. Слово "вышка" употреблялось по-прежнему, потому что оно короче, чем "диспетчерская".
В Новокаменске "вышка" представляла собой просторную, с окнами на три стороны надстройку над верхним этажом здания, в котором размещались службы аэродрома. Внутри было все необходимое оборудование: аппаратура связи, экраны радиолокаторов, компьютеры, телефоны. И еще кое-что, связанное со спецификой находящегося в Новокаменске объекта.
В диспетчерской их было трое: капитан Морозов, прапорщик Ляхович и ефрейтор Хабибуллин.
Капитан Морозов нес службу. Несмотря на свои тридцать два года, солидное звание (не младший лейтенант все-таки!) и более чем десятилетний опыт службы в рядах, он до сих пор свято верил, что враг не дремлет, что своей службой он, капитан Морозов, обеспечивает обороноспособность страны, и если на своем участке он допустит какую-нибудь, пусть самую малую, оплошность, это приведет к тяжелым для нее последствиям. Он вглядывался в экраны радаров, на которых ничего не было (кто же будет подниматься в воздух перед грозой?), и компьютеров, на которых мерцал курсор в пустой командной строке; вслушивался в звуки, доносившиеся из динамика радиостанции (шорохи грозовых разрядов да какая-то музыка, от которой капитан не смог отстроиться); и время от времени с неодобрением смотрел на подчиненных.
Прапорщик Ляхович занимался народным промыслом. Или техническим творчеством – это как посмотреть. Техническое творчество – тоже своего рода народный промысел. Фанерный корпус для часов он выпилил и склеил еще дома, и сейчас оставались сущие мелочи. Во-первых, надо было вставить и закрепить в круглом отверстии в фанере тяжелые часы со светящимися стрелками и циферблатом, вывернутые из приборной доски доисторического бомбардировщика, невесть как залетевшего в Новокаменск. Во-вторых, в маленьком окошке над циферблатом надо было закрепить кукушку, сделанную дочкой из лоскутков и перышек. Куковать она, конечно, не будет, да у самолетных часов и нет механизма для кукования; однако все вместе выглядело забавно и дома на комоде неплохо смотрелось. Для того, чтобы вставить в гнездо самолетные часы, надо было чуть-чуть подрезать фанеру – лучше всего лобзиком, и если бы не капитан, Ляхович и взял бы с собой на дежурство лобзик. А так он обходился ножиком.
Ефрейтор Хабибуллин скучал. Если бы не капитан Морозов, он бы поспал минуток триста, или поиграл бы на компьютере, если нельзя спать; а так – приходилось нести службу. Служба же ефрейтора Хабибуллина заключалась в том, чтобы обеспечивать готовность техники, – так он ее полностью обеспечил еще четыре дня назад. Кроме дизель-генератора, разумеется;
На худой конец можно было бы поболтать с кем-нибудь на обоюдно интересные темы; но и болтать было не с кем. Капитан и ефрейтор – слишком велика дистанция, да и разговаривать с Морозовым не о чем. Разве что о службе, которая Хабибуллину давно осточертела. А прапорщик, может быть, и снизошел бы до ефрейтора, но как раз Ляховича Хабибуллин презирал за жадность. Тот тащил и пристраивал к домашнему хозяйству все, что не очень хорошо лежало, стояло или висело.
Сам Хабибуллин, впрочем, к аналогичному добру относился так же, но себя жадным не считал. Себя он считал хозяйственным и домовитым.
Когда консервировали этого доисторического монстра, стоящего сейчас на семнадцатой стоянке, ефрейтор, пока Ляхович выворачивал из приборной доски приглянувшиеся ему часы, пошуровал в закутке, где, судя по укладкам, сидел бортмеханик. Инструмент, конечно, по большей части пришлось отдать прапору, но и себе удалось прибрать кое-что. Ефрейтор заначил неплохой тестер, старый, но работоспособный (потом, в случае чего, можно будет продать как антиквариат, есть любители), и присмотрел под креслом бортмеханика небольшой ящичек с инструментом, очень удобный, такой хорошо бы взять с собой на дембель; но сразу забрать не удалось, а теперь самолет стоял запертым, и у Хабибуллина все не выдавалось времени подобрать ключи.
С юго-запада надвигалась гроза. Далекие молнии вспыхивали на фоне черных туч, и раскаты грома, ослабленные расстоянием, в хорошо изолированной от внешнего шума диспетчерской были едва слышны. Свист ветра в металлоконструкциях на плоской крыше диспетчерской был слышен лучше. Туда вела крутая железная лестница, и в неплотно закрытую дверь тоже свистело.
Ефрейтору надоел этот свист. Он поднялся, дернул дверь на себя. Свист стих. Ефрейтор вернулся, сел на свой стул и украдкой зевнул.
В одном из металлических шкафов щелкнуло реле. На экране компьютера появилось сообщение, которое капитан стер, не читая. Он и так знал, что это автоматика включила огни взлетно-посадочной полосы. Перекинув два тумблера, он включил фонари на столбах вдоль ограждения и прожекторы на мачтах возле самолетных стоянок и снова уставился в экраны радаров.
Ляхович встал, включил свет в диспетчерской: ему было темно, он едва видел кукушку. Свет загорелся, потом на полсекунды погас и снова вспыхнул. Прожекторы за окнами диспетчерской тоже мигнули. Компьютеры продолжали работать благодаря надежным источникам бесперебойного питания. Работа локаторов восстановилась через несколько секунд. На экранах по-прежнему ничего не было.
Морозов наконец обратил внимание на какой-то посторонний звук, похожий на стук мотоциклетного мотора. Но, если бы это был мотоцикл, звук должен был бы приближаться или удаляться, а он слышался так, как будто его источник все время оставался на месте.
– Тихо! – сказал Морозов, подняв вверх палец. Все замерли. – Похоже, мотор работает.
– Это лист на крыше генераторной. Ветром колотит, – ответил Ляхович, нехотя отрываясь от кукушки. Хабибуллин промолчал. Он был всецело на стороне прапора, потому что в противном случае ему пришлось бы идти проверять, кто завел мотор, какой именно мотор и с какой целью. Но, выскажись он сейчас в поддержку версии Ляховича, это могло бы подтолкнуть капитана к противоположной; а так – старшие по званию обсуждают, младший молчит: его не спрашивали.
Морозов подошел к окну, выглянул, затем обернулся к Ляховичу, сказал:
– Свет!
Ляхович выключил свет в диспетчерской. За окнами вихри гоняли по бетону мусор, прожектора освещали самолеты на стоянках. Из-за стоящего недалеко "Ил-76" торчали винты старинного бомбардировщика, который на аэродроме успели окрестить "динозавром". Крыша генераторной была не видна. Звук действительно походил на стук плохо прибитого кровельного листа, а Морозов не был извергом и хорошо представлял, каково сейчас выходить наружу. И то ли еще будет, если начнется дождь, – а он начнется разом, и кто под него попадет, разом промокнет. Но служба есть служба, и капитан обернулся к Хабибуллину, чтобы приказать ему выяснить причину стука.