Кто ответит?
Шрифт:
Да и что тебя соединяет с этой страной? Люди? Какие? Твое окружение? Это - статисты в театре, где ты актер и единственный зритель. Друзья? Их вообще никогда не существовало. Были товарищи. По работе, по делу, по делишкам. И потом - друзей выбирают. А ты раньше выбрать не мог. Тебе вменялось дружить исключительно со своим кругом либо с кем-то из круга повыше. Но не с верхним, ибо тому кругу с тобой тоже дружить не положено было. Отчасти поэтому и тянулся ты к Матерому, и помогал ему, и наставлял, вопиющим образом нарушая правила игры и наивно полагая, будто нарушение не наказуемо...
Жена,
Теперь - о себе. Уже никуда никогда не подняться. И лучшее, что он мог совершить во имя собственных амбиций после изгнания из рая, совершено: стал консультантом тех, кто сколь-нибудь решает, суфлером десятка театров. Он ничего не значил сам, он исполнял, грамотно корректируя, чужую волю, а проявление воли собственной свелось к уголовщине. Он... прожил жизнь!
Нахлынуло безразличие. А после странно и остро захотелось в деревню, на Волгу, где был свой дом на берегу широкого разлива, побродить по талому снегу в лесу, кропотливо и тайно готовящему обновление трав и листвы, вспомнить о радостях прошлого лета, предчувствуя наступающее, вернуться домой в сумерках, надышавшись хвоей, затопить печь, посидеть возле близкого огня со стаканчиком коньяку, подумать...
Только-то и осталось у него: пустые думы у деревенской печи...
В сознание неожиданно ворвались какие-то знакомые интонации голосов и маршевые звуки, доносившиеся из телевизора. Он увеличил громкость до упора, и кухню буквально заполонили шум и треск пионерского парада, вдохновенно комментируемого взволнованным гласом диктора, призывающего быть достойными... гордо нести...
– Что?!
– оторопело выдохнул он и вдруг понял: транслируют хронику...
Ярославцев оглушенно прислушался к такой привычно впитанной с детства и в то же время странной несомненности оптимистических словосочетаний, подтвержденных ликующей оркестровой какофонией, и вдруг почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом... Затем, исподволь ужасаясь неудержимо нехлынувшему на него сумасшествию, схватил за спинку кухонный стул и пустился с ним в неуклюжее вальсирование, пытаясь попасть в такт бравурных ритмов, доносившихся из неведомых пространств.
Болезненный удар о край газовой плиты заставил его прекратить эту дикую пляску.
Он выдернул шнур питания телевизора из сети, недоумевая над собой, наспех допил чай и спустился к машине с обреченной решимостью, словно гвоздями распявшей сомнения и трепет души.
До фирмы Джимми доехал Ярославцев быстро. Машину бросил в переулке неподалеку, подняв воротник пальто, пошел к офису.
С Джимми он познакомился в той злополучной
А после, спустя пять лет, Джимми объявился в Москве, позвонил и сказал:
– Я приехал сюда учиться твоей деловой хватке, Володя. Готов брать уроки.
Встречались они редко, но неизменно сердечно, говорили всегда откровенно, не темня, и цену друг другу знали прекрасно. И сейчас, шагая к подъезду офиса, он, Ярославцев, знал, что здесь может говорить без околичностей и поймут его здесь, наверняка поймут.
– Дорогой гость...
– Джимми, улыбаясь, встал из-за стола, протянул руку.
– Какими ветрами и судьбами?
– Слушай, - сказал Ярославцев, всматриваясь в его лицо.
– Удивительное дело: иностранца у нас видно сразу. И даже не в одежке дело. У вас непостижимо чужие лица и непостижимо отстраненные глаза...
Джимми степенно поправил темно-синий галстук в мелкую белую звездочку. Застегнул лощеный, с плечиками пиджак.
– Отстраненные... от чего?
– От наших проблем, вероятно... Ты как, не против прогуляться?
– Буду через час, - кивнул Джимми симпатичной секретарше, холодно и приветливо улыбнувшейся шефу, гостю и тотчас спрятавшей лицо в бумаги и в ухоженные рыжеватые локоны.
Медленно побрели по тротуару узенькой старой улочки.
– Боже, - искренне вырвалось у Ярославцева, озиравшегося потерянно на церкви, колонны купеческих особнячков, лепку карнизов.
– Все знакомо и все, как впервые. Да и пешком идти, как впервые... В основном - за рулем же, в глазах - асфальт, выбоины-колдобины, разметка, а по сторонам - размытый фон: дома, камни-кирпичи... Ну, думается, и Бог с ними, камнями, быстрее бы к дому, к телевизору.
– Ты, увы, неоригинален, - поддакнул Джимми натянуто.
– Я приехал к тебе по серьезному делу, - упредил Ярославцев недомолвки.
– Я рад.
– Джимми...
– Он помедлил.
– Однажды, год, да, кажется, год назад, будучи у меня в гостях, ты посетовал на нехватку денег, так?..
– А вот в тот раз был неоригинален я, - отозвался Джимми.
– Ибо у денег бывает всего два состояния: или их нет, или их нет совсем...
Сдержанно рассмеялись.
– Джимми, - оборвав смех, с нажимом повторил Ярославцев. Я предлагаю тебе возможность заработать. У меня есть довольно-таки крупные суммы в наличной валюте. Мне срочно надо перевести их на свой счет на Западе. То есть я приношу тебе бумажные деньги...
– Я не собираюсь брать с тебя комиссионных, - оборвал его Джимми.
– Не торопись. Речь идет о внушительных суммах. А я люблю, когда зарабатывают все.
– Хорошо. Это все?
– Нет. Ты можешь устроить мне надежный фиктивный брак в Германии? У тебя же масса друзей там...
– Ты серьезно?
– Джимми замедлил шаг.
– Впрочем... ты серьезно. Но ты же...
– Да, Джимми, - кивнул Ярославцев.
– Я говорю с тобой, как какой-то мелкий жулик. Но таковы, увы, обстоятельства. Поэтому... Итак, я задал вопрос. Ответь. Объяснения - позже.