Кто последний за смертью?

Рокотов Сергей

Николаев бросился в коридор к телефону. Срочно группу в поселок Жучки по Можайскому шоссе, Красноармейская два. Немедленно! Там жена и дочь Воропаева!

Он вернулся в реаниматорскую. Врач взял его под локоть. Все. С ним нельзя больше разговаривать. Но я не узнал, кто организовал похищение. Это тоже очень важно, доктор. Он не сможет вам больше ничего ответить, он умирает. Но, может быть… Николаев поглядел на Максимова. Он еще раз открыл глаза, посмотрел на присутствовавших с предсмертным ужасом и опять закрыл глаза. Кажется, все…. — вздохнул врач. — У него не было ни малейших шансов выжить, весь в осколках.

Николаев заскрипел зубами от досады. Но… делать нечего. С того света человека не вернешь. Пришлось уходить восвояси. Ладно. Главное, что он успел узнать адрес. Только бы женщина и ребенок были живы…А преступник,

кажется, известен… И скоро его возьмут…

Он вышел на улицу. Погода была чисто новогодняя. Легкий морозец, солнечно, маленький, еле заметный снежок… И на душе стало легко, хоть он только что видел смерть человека. Но зато скоро найдут и преступника, и женщину с ребенком. И он сделал главное… А потом он же, видимо, будет и расследовать это дело, то есть, возьмется за свои прямые обязанности, а не будет заниматься за других оперативной работой.Каждый должен делать свое дело…

Если бы знал в тот момент майор Николаев, что дело это не закончено и не близко к окончанию, знал бы он, что в с е только н а ч и н а е т с я… Тогда бы он не думал, где чья работа, и кому в дальнейшем что придется выполнять…

К СКЛИФу уже подъехала дежурная машина. Здорово, Петруха, — приветствовал молоденького водителя Николаев. — Поехали с ветерком. Можайское шоссе, двадцать второй километр.

Настроение ему, однако, испортили быстрро. В машину по очереди позвонили водитель Иван и лейтенант Горелов. Догнал я машину, — мрачно сообщил Иван. Нетрудно оказалось. Да и гаишники там уже были… Ну что? — почувствовал что-то не то в его голосе Николаев. — Где о н?

— Во всяком случае, в машине его нет, сообщил Иван. — Припарковал на Мясницкой чуть ли не у самой Лубянки, волчуга, и… ту-ту… Ах ты, мать его….. — обозлился Николаев не столько на хитроумного Полещука, а прежде всего на себя самого. Это чувство досады не оставляло его на протяжении всего пути. Знаю, все знаю, — буркнул он на сообщение Горелова о том, что найдена машина Полещука

3 только без самого Полещука. Сообщил это Горелов почему-то победоносным тоном, что еще больше обозлило Николаева. «Мудаки мы все…Неповоротливые мудаки…»

…Поселок Жучки нашли довольно быстро. Около дома номер два по Красноармейской уже стояла оперативная машина.

Навстречу Николаеву шел инспектор Константин Гусев, коренастый, румяный от морозца, в короткой дубленке и ондатровой шапке. Ну что?! — крикнул Николаев. — Что там? Они были здесь, — сказал Гусев. — И со всем недавно. Но сейчас в доме никого нет. А кому принадлежит дом? Дом принадлежит некому Юркову. Но он здесь не живет, ему за восемьдесят, он проживает у сына в Москве. Им уже позвонили. Сын сказал, что они не были здесь с лета. А сей час тут протоплена печка, недавно здесь пили чай, что-то ели. Пойдем в дом, Павел. Сам по глядишь.

Прошли в дом. В доме было очень те пло. Убогая, почти нищенская обстановка — ста рый стол, кривые стулья, продавленный диван. На диване несколько детских игрушек — мишка, кукла, зайчик. Игрушки старые, грязные. На сто ле женская помада, заколка. Пахло керосином, видимо, на керосинке кипятили чай. На столе куски порезанного хлеба, несколько конфетных оберток. Соседей опрашивали? Живут только в доме пять, вон там…

Бабка сказала, что вчера вечером в доме горел свет. Но она заходить не стала, сказала, что не любит Юркова и его сына, вредные, мол они. Видела, как от дома отъезжала черная «Волга». Решила — разбогател Юрков, машину купил. Не установили личности погибших в машине? Пока нет. Документов при них не было. Мужчины лет тридцати — тридцати пяти, плохо одетые, небритые, неухоженные какие-то, хотя и крепкого сложения. Типа бомжей, что ли? — подивился Николаев. Именно так. Странно все это… Как знать, как знать, — задумался Николаев. — Все это может очень легко объясниться. Сейчас главное найти Полещука, к нему на дом уже выехала группа. Так, а мы звоним Воропаевым. Может быть, появился Кирилл. Что же мы все в хвосте плетемся? — с досадой произнес он. — Только приезжаем, из-под носа все, кто нам нужен, исчезает…

Из машины набрал номер Воропаевых. Павел Николаевич, Павел Николаевич, — всхлипывала подошедшая к телефону Нина Владимировна. — Виктошенька нашлась, она здесь дома, моя рыбонька, вот она, моя маленькая… Д о м а?!!! Дома, дома, ее привез Кирилл. Совсем недавно, минут десять назад, мы только что собирались позвонить в Управление. Что там, Горелов, опять спит, что ли? —

вдруг отчего-то обозлился Николаев вместе с тем чувствуя огромное облегчение. Как человек и отец он чувствовал радость, как профессионал досаду. Ведь не его заслугой было то, что девочка нашлась. И не случайностью это было. А игрой того, кто все это затеял. И именно эта кровавая глумная игра больше всего раздражала Николаева. Дайте мне Кирилла к телефону, — попросил Павел. Алло, каким-то странным голосом произнес Кирилл. Кирилл Владиславович, где вы нашли дочь? Я ездил за ней в поселок Жучки по Можайскому шоссе, — тихо произнес Кирилл. А жена? Лена где? А Лены нет. О н а и с ч е з л а. Как вы узнали, что дочка здесь? Мы как раз из Жучек звоним. А как об этом узнали вы? — еще более странным тоном спросил Кирилл. И Николаев не мог понять, что выражал этот тон — беспокойство, недовольство? Это наша работа, — холодно ответил Николаев. — Ответьте на мой вопрос. Мне бросили записку в почтовый ящик. Там требовали привезти деньги. Дали сроку несколько часов. И вы что, нашли такую сумму? Да. Где? Я не могу этого сказать. Моя жена остается в опасности. Кому вы передали деньги? Я положил пакет в условленное место. Отъехал на положенное расстояние. Подъехала машина без номеров. Взяли пакет, оставили письмо. Я подъехал — взял, прочитал. Там был адрес. Я поехал в Жучки. Там, на улице Красноармейской, дом два была Вика. Я привез ее домой. А Лена-то? Что говорит дочка? Где Лена? Она говорит, что за мамой приехал какой-то человек и забрал ее. И сказал, что через полчаса за ней приеду я. Она была так напугана, так плакала, моя девочка. Я больше не могу ее ни о чем расспрашивать. Интересные дела… Ладно, я скоро буду у вас. Никуда больше не отлучайтесь. Вы сохранили записки? Конечно. Ладно. Мы выезжаем. Так, Костя, — сказал Николаев Гусеву. — Вести наблюдение за этим домом совершенно бесполезно, никто здесь больше не появится. Надо только вызвать сюда этого Юркова и побеседовать с ним. Хотя, думаю, это ничего не даст, скорее всего, Юрковы эти личности анонимные, к делу, думаю, никакого отношения не имеют. И все равно поговорить надо обязательно, может быть, и появится какая-нибудь зацепка. И еще раз опроси соседей. Важны любые подробности, пусть самые мелкие. И вызовите сюда Юрия Сергеевича, пусть тщательно обследует дом, следы протекторов на снегу, все, короче говоря. А я поехал беседовать с этим Воропаевым. Не нравится мне вся эта история… Очень не нравится… И что они не звонят от Полещука, черт их возьми…

Махнул рукой, сел в машину и поехал в Москву. Полещук дома не появлялся с раннего утра, — сообщил опер, позвонивший в машину. Само собой, дурак был, если бы приехал домой. Теперь его днем с огнем не сыщешь, шельма еще та… Ждите меня там, я с Тверской еду к вам на Вернадского…Ну и денек, мать его…

… Увидев девочку, бледную, заплаканную, Николаев сам чуть не разрыдался от жалости. Она так трогательно прижалась к бабушке, буквально вцепилась в нее ручонками, что Николаеву было жалко тревожить ее, расспрашивать об этом происшествии. Но расспрашивать было надо. Ведь Лена исчезла, ее надо было искать, кто знает, чего можно было ждать от неуправляемого и вместе с этим очень хитрого и изобретательного Полещука…

Поглядев на жалкое бледное лицо Кирилла, Николаев почувствовал некоторое ощущение брезгливости. Да и странное его поведение не нравилось Николаеву — сам обратился за помощью в милицию, а потом начал всю эту самодеятельность. Хотя понять его было можно, все, в принципе, объяснимо паникой, боязнью за судьбы близких, отсюда и некоторая нелогичность поведения, но вообще, Николаев таких вещей не любил — ему по душе были ясность и конкретика. Кирилл Владиславович, мне надо с вами поговорить. Сначала желательно один на один. Куда можно пройти? В кабинет? Нет, там не прибрано, давайте лучше пройдем в детскую комнату. Там нам никто не помешает.

Они прошли в маленькую, очень уютную детскую. Комната была обставлена прекрасной детской мебелью, всюду валялись дорогие игрушки, в стенке стояли прекрасные детские книги, пол устилал мягкий пушистый ковер розоватого цвета. Садитесь вот в это кресло, — предложил Кирилл. Я слушаю вас, — внимательно глядя на Кирилла, сказал Николаев. А что говорить? Ужас, ужас и ужас, вот и все, что я могу сказать. Тогда утром я спустился к почтовому ящику, словно что-то почувствовал. И нашел там вот это…

Он протянул Николаеву аккуратно сложенную записку. Там на машинке было напечатано: