Кто рано встаёт, тот рано умрёт
Шрифт:
Федя снова наливает всем шантре. Чокаемся, «накатываем». Алкоголь струится по жилочкам, мягкий прохладный воздух не даёт вспотеть, пернатые дают концерт в нашу честь. Обалденно!
– А что там с нашим сазаном? – спохватывается Катя. – Надо бы проверить. Наверное, он уже готов.
Необъятная подобно степи Люся, вздымается с места, осторожно открывает крышку горячей коктальницы.
– Сочная! С'aмо то! Пора рыбку вынимать!
С помощью Кати и Дженнифер сазан ловко извлечён из коктальницы и уложен на большое блюдо. От рыбины поднимается аппетитно
– Ох, и люблю же я коктал! Аромат от него точно такой же, как в детстве. Помню, как-то раз, мы с отцом рыбачили на Иртыше…
Рассказывая, Федя не забывает наполнять рюмки, поэтому к концу длинной рыбацкой истории мы уже никакие. Люся умяла полдюжины шашлыков. Остальные тоже показали себя с лучшей стороны. От сазана остались хребет и голова.
– А что у вас за ядерная война с председателем садоводства? – спрашивает Федя соседей. Гена морщится, как после энциана. Люся пренебрежительно машет круглой рукой.
– Да какая там война? Я тебя умоляю, Федя! С этим карликом? Он же полтора метра ростом! И стар, как кусок берлинской стены!
Люся презрительно показывает ладонью высоту своего врага. По её оценке председатель не выше стола.
– Всё же из-за чего разгорелся конфликт?
– Да, ерунда! Просто герр Гросс повадился называть меня русской немкой. Какое он имеет право? Я просто немка! Не хуже него самого! Я предупредила, что если он ещё раз назовёт меня так, то я его тоже как-нибудь назову. Ну, этот дурак и решил насмерть обидеться.
– Что же он такой обидчивый? – удивляется Саша.
– Так он же шваб! Ищь бин швоб! 3 – подражает Люся шипящему произношению швабов, – а они все вредные.
– Вы правы. Байронцы гораздо дружелюбнее, – соглашается Саша.
– Я слышала, что Сабина родила вам внучку? – переводит разговор на другое Катя.
Люсино широкое лицо расплывается в блаженной улыбке.
– Нам уже скоро полгодика!
– Как назвали?
– Фабьенн.
– Это что за имя такое странное? – опять удивляется Саша.
3
Я шваб! (нем.)
– Ничего не странное! Нормальное французское имя. Сабинкин-то хахаль хоть и негр, но из Франции. Вот они и решили назвать девочку по-французски.
В беседу вступает Дженнифер, и женщины начинают горячо обсуждать свои женские дела: пелёнки, кормление, потница, сопли… Я их не слушаю. Сонно клюя носом, разглядываю «Иди, жри!», вольготно устроившегося на лохматом пузе Яволя, который развалился на веранде. Оба зверя наелись до отвала и теперь сладко спят, но я им не завидую. Мне тоже классно.
День в самом разгаре. Весенний добрый день. Интересно, сколько ещё будет у меня таких дней? Хотя десять месяцев назад мне удалось обмануть безносую с косой, я ни на минуту не забываю о том, что даже если опоздал на свои собственные похороны – огорчаться не стоит. Всё равно обязательно
Мне нравятся немецкие сады: чинно, благородно, нордично. За высокими кустами негромко переговариваются дачники. Они пьют пиво на верандах, качаются в гамаках, возятся в цветочных клумбах. В Нашем Городке по воскресеньям установлен всеобщий день тишины. Власти запрещают включать инструменты, забивать гвозди, всячески шуметь, слушать громкую музыку. Такое правило. Людям нужно отдохнуть перед рабочей неделей. А что? По-моему, логично.
У нас шуметь уже некому. Все наелись-напились и отвалились от стола. Гена ушёл к себе, переваливаясь с боку на бок, как парусник в неспокойном море. Саша с Федей занимаются догорающим камином. Дженнифер и Катя уединились в домике – рассматривают подарки Ванессе. Даже Люся угомонилась. Она подпёрла рукой буйну головушку и дремлет. Глаза закрыты, богатырская грудь вздымается и опадает.
– Укатали сивку крутые горки, – пьяно бормочет Федя, не отрывая взгляда от Люсиных «крутых горок».
Федины слова вызывают Люсю к жизни. Она распахивает глаза и рявкает:
– Эй, сосед, а я всё слышала!
Федя с виноватым видом двигает к Люсе рюмку с шантре.
– Пьём или вечер пропал?
– Пьём, блиндерский поезд!
…
Вот так, слово за слово, рюмка за рюмкой, еще много утекло «огненной воды». Вечером собираемся по домам – всё равно в саду ночевать запрещено. Радостный Яволь крутится у нас под ногами, размахивая ушами, крутя хвостом и нетерпеливо взлаивая. Надоело в гостях.
Саша с ветерком доставляет меня к Замку. Выбираюсь из машины, прощаюсь с водителем и пассажирами: «чюсс!». Через минуту рубиновые стоп-сигналы форда гаснут за поворотом. Я остаюсь один. Вокруг ни души. Больше нет толчеи туристов, разноязыкого говора, фотовспышек.
Быстро темнеет. С неба смотрят равнодушные звезды. Вечерний ветерок трогает моё лицо холодными губами. Начинает накрапывать противный мелкий дождик. Я непроизвольно поёживаюсь, подняв воротник ветровки. Куда же ты делся – ласковый солнечный денёк?
Подхожу к Замку. Каменная громадина высокомерно разглядывает меня-букашку сотней стрельчатых окон. Света в них нет. На душе скребут кошки, озябшие руки трясутся, походка морская. Под жалобный звон колокола нажимаю на звонок у входа. Как говорит Баклажан: «Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти!»
Глава 15
«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!»
В мрачной столовой мрачные художники мрачно двигают челюстями. Мрачная Лиля понуро таскает посуду. Сразу заметно, что в Замке наступили трудные времена. Положение не спасают даже горящие свечи, щедро расставленные по столу и Эрих опять с энтузиазмом втирающий Бахману что-то о винных этикетках. Аскетичный маэстро, попыхивая трубкой, равнодушно внимает управляющему. Его мысли где-то далеко. Алинки нет. Да и что делать милому улыбчивому ребёнку среди тринадцати невинных овечек и одного волка? Или волчицы.