Кто рано встаёт, тот рано умрёт

Россик Вадим Евгеньевич

– А я знаю, кто это сделал!

– Что сделал?

Женщина с экватора многозначительно выпучивает глаза, прикасаясь пальцами к гри-гри.

– Убил Харди и Мари!

Я недоверчиво смотрю на Баклажана. Может, я ослышался?

– И кто же это?

– Вы мне всё равно не поверите. Тень зла легла на Замок.

– Я вам верю, Ида. Говорите.

Баклажан открывает рот, чтобы назвать имя злодея, но тут Эдик встаёт с места, поднимает свой бокал и провозглашает тост:

– Я предлагаю всем выпить за то, чтобы добро восторжествовало, зло было наказано,

ну и, конечно, за живопись – наше вечное искусство! До дна! Прозт!

– Прозт!

Художники громкими возгласами выражают одобрение, пьют. Я тоже осушаю бокал и снова поворачиваюсь к Баклажану.

– Ида, что с тобой?! – вдруг пронзительно взвизгивает Селина.

Едва выпив половину, африканка вдруг роняет бокал на пол. Лицо Баклажана сводит судорога, глаза выкатываются из орбит, зубы жутко скалятся. Она хватается руками за живот и валится лицом на стол. Из-под рыжего парика бежит тонкая струйка тёмной крови. Баклажан хрипит. Её кожа стремительно сереет. Пот выступает крупными каплями. Я в растерянности замираю на стуле. Кокос, испуганно вскрикнув, инстинктивно вскакивает и отбегает от женщины своей мечты.

– Скорее! Врача! – кричит Урсула.

Эрих торопливо достаёт мобильник и набирает номер. Пока он разговаривает, остальные окружают Баклажана. Слышно, как африканка тяжело дышит. Мы не решаемся прикоснуться к ней, пока, наконец, Лиля, решительно растолкав сгрудившихся художников, не щупает Баклажану пульс.

– Сердце бьётся. Она просто потеряла сознание.

– Скорая помощь и полиция сейчас будут здесь, – сообщает Эрих, пряча телефон.

– Зачем ты вызвал полицию? – спрашивает Бахман.

Эрих с удивлением смотрит на друга, потом сердито отвечает:

– В Замке за три дня убили двух человек. Только что отравили третьего, а ты спрашиваешь, зачем нужна полиция? Я тебя не понимаю, Никлас!

– Вы думаете, что Баклажана отравили? – подаёт голос Никс.

– Ну, а что же ещё можно здесь думать? – огрызается управляющий.

Селина нагибается и протягивает руку, чтобы поднять бокал, валяющийся под столом. К счастью, он не разбился.

– Ничего не трогай! – одергивает польку Урсула. Селина испуганно отскакивает назад.

За окнами раздается знакомое завывание сирен. Эрих выбегает встречать врачей и полицейских. Через несколько минут в столовую врывается целая бригада деловитых людей в броской одежде скорой помощи. Следом за ними вваливается краснолицый истинный ариец с русской фамилией. Инспектора Сквортцофа сопровождает собственная команда помощников. И начинается! Медики проворно оттесняют нас от стола, разворачивают свои приборы и принимаются спасать Баклажана.

– Где я могу провести опрос свидетелей происшествия, герр управляющий? – басит Сквортцоф. – Мне нужно помещение, в котором поместятся все.

– Я открою вам зал рядом со столовой, – отвечает Эрих. – Он достаточно велик.

С эскортом из полицаев мы проходим по коридору (хоть по лестницам лазить не нужно!) и оказываемся в большой комнате, такой же сумрачной, как и столовая. В помещении пахнет так,

словно где-то рядом сдохла крыса. Эрих включает свет и открывает окна. Вдоль стен стоят длинные лавки, в центре – квадратный стол. Вокруг стола четыре стула. Здесь холодно и безнадежно, как в пустом холодильнике.

– Располагайтесь! – приглашает Сквортцоф, занимая место за столом. Он вынимает из своего портфеля какие-то бумаги и кладёт их перед собой. Мы рассаживаемся по лавкам. Полицай с головой черепахи охраняет дверь.

В зал вбегает врач скорой помощи. О чем-то быстро пошептавшись с инспектором, он задаёт нам несколько вопросов о том, как всё случилось и выскакивает за дверь. Видимо, с Баклажаном дела плохи.

Узнав от Эриха, что африканка потеряла сознание после замкового вина, которое наливал Эдик, а передавал ей я, Сквортцоф отпускает художников.

– Я прошу задержаться только вас, герр Трепнау, вас, герр Росс, и вас, герр Ланг, – рычит великан, грозно нахмурив брови.

Первым с лавки срывается Никс. Он поправляет, скатившиеся на кончик носа очки, и устремляется вон из вонючего зала. За хлюпиком следуют остальные художники. Я с тоской смотрю им вслед, но не трогаюсь с места. Ничего не поделаешь. Желание полиции – закон для байронца. Такое правило.

– У меня складывается впечатление, что убийца задался целью ухлопать всю художественную студию Нашего Городка, – бурчит Сквортцоф. – У вас есть что сказать по существу? Где вы взяли эту бутылку, герр управляющий?

Эрих качает большой головой.

– Там же, где всегда. В винном погребе.

– Бутылка была запечатана?

– Совершенно верно. Мне пришлось повозиться, чтобы вытащить пробку.

– Герр Трепнау?

На Эдика жалко смотреть: помятый, небритый, поддатый. Настоящий художник.

– Я всем наливал вино из одной и той же бутылки, а плохо стало только Иде, – лепечет он. – Не понимаю, как такое возможно.

– Герр писатель?

– Я тоже не могу понять, что произошло. Если вы думаете, что я что-то добавил в вино, то ошибаетесь. Бокал я держал в руках одну секунду. На виду у всех.

– И тем не менее, этой женщине внезапно стало плохо! – угрожающе наводит на меня палец верзила.

Я недоумённо пожимаю плечами, думая о том, что если так пойдет и дальше, то мне скоро придётся спать с пулеметом под подушкой. Эдик сидит рядом со мной и дрожит от испуга. Эрих благоразумно помалкивает.

– Это не Замок, а какой-то заповедник для психов! – в сердцах рявкает Сквортцоф.

Наш разговор прерывает коллега инспектора. Он неслышно появляется в зале, подходит к Сквортцофу и тихо что-то говорит. Гигант кивает с недовольным видом. Потом басит:

– Всё ясно. Продолжайте работать.

Закончив доклад, коллега исчезает за дверью. Сквортцоф некоторое время молча нас разглядывает. Мы ждём. Решив, что достаточно нас помучил, великан с неохотой произносит:

– В бокале и бутылке следов посторонних веществ не обнаружено. Врач говорит, что это не отравление. Больше у меня вопросов нет. Вы свободны.