Кто сверху?
Шрифт:
Неожиданно Диана окрывает глаза, трет рукой чуть опухшие веки и пытается сконцентрировать на мне свой взгляд.
— Ты как обычно поздно, Даня…
— Прости, что задержался, — сажусь в кресло напротив и с усмешкой наблюдаю за Федотовой.
Придерживая рукой свой объемный живот, она поднимается с места и окончательно пробуждается.
— Надеюсь, когда я буду рожать, ты не будешь торчать на работе до полуночи. Ребенок не будет ждать, пока окончится рабочий день папочки. ЭТО может случиться в любую минуту…
— Мне нужно с тобой серьезно
Вижу в глазах Дианы невероятную панику. Она нервно теребит края пледа и кусает губы, чтобы не заплакать. Мне нужно было трижды подумать, прежде чем соглашаться на эту сделку… Сажусь рядом с Федотовой на диван и обнимаю ее за плечи.
— Прости, Ди. Я клянусь, что постараюсь примчать сразу же, как только тебе будет нужно.
— Мне страшно, Воронов. Ты представить себе не можешь как мне страшно! Сначала ты обрюхатил меня, затем приручил к себе, своему постоянному присутствию и ощущению мнимой семьи, а теперь оставляешь в самый непростой для меня момент. Ты редкий засранец, Даня.
Она расстроено качает головой и опирается о спинку дивана. Сейчас, без яркого макияжа на лице она кажется особенно трогательной и нежной. Глажу пальцами ее щеку и ощущаю редкую потребность поцеловать. Касаюсь губами тонкой кожи на её шее и чтобы успокоить произношу:
— Если ты хочешь, я могу пригласить твою маму пожить эти два дня у нас, чтобы тебе не было одиноко.
Диана резко отстраняется и начинает мелко дрожать.
— Нет-нет-нет! — в ее голосе проскальзывают истерические нотки, и я понимаю, что сложные отношения Дианы и ее матери такими остались до сих пор. — Только не её!
Впрочем, это неудивительно. Все те годы, которые я знаю Федотову между ними разворачивались нешуточные баталии.
— Только не говори, что ты не сказала матери о своей беременности! — закатываю глаза к потолку после неуверенного кивка Дианы. — Мне кажется, она всё же заслуживает знать о том, что скоро станет бабушкой.
— Я собиралась, Даня. Правда собиралась, но не было времени и возможности. Пожалуй, займусь этим вопросом в дни твоего отъезда.
— Вот и славно. Уверен, тебе не будет скучно.
Когда Диана успокаивается, я помогаю ей добраться до комнаты. Целую перед сном в макушку которая пахнет детским шампунем с ромашкой и плотно закрыв двери бреду в свою комнату.
На следующий день я готовлюсь к сделке. Юрист проверяет документы, грузовые машины готовятся к старту, а Мамонтов путается под ногами и не дает мне спокойно дышать без его присутствия. Вылет уже сегодня ночью. После работы я специально заезжаю домой, чтобы попрощаться с Федотовой и заверить ее, что в любое время дня и ночи я буду на связи.
Когда приезжаю домой, Диана кутается в плед и лежит, отвернувшись к стенке. Сажусь на кровать и глажу ее по спине.
— У меня самолет через два часа. Заехал попрощаться. Знаешь, я читал, что схватки у первородящих длятся
— Лети уже, Воронов. Лети. Оставь меня в покое только, я сегодня не в духе.
Хочу спросить ее, в чем дело, но судя по тому, как яростно сопит Федотова, она не настроена на задушевные беседы.
Спустившись на первый этаж слышу за спиной тяжелые торопливые шаги. Поворачиваюсь и вижу Диану, которая обвивает мою шею своими руками и шепчет на ухо “До встречи”.
Спустя пять минут выхожу из дома с тяжелым сердцем и гоню автомобиль в сторону аэропорта.
Глава 21
Диана.
Сегодня в доме убирается домработница Ольга. Я спускаюсь на первый этаж, готовлю себе легкий завтрак и понимаю, что впервые в жизни спала чутко и беспокойно.
Иногда мне казалось, что начинаются предродовые схватки, и волна ужаса окутывала мое тело. Как же я без Даньки-то? Без Даньки нельзя! Но выпив таблетку но-шпы, мнимая боль уходила.
За завтраком непривычно тихо. Я ковыряюсь в остывшем омлете и понимаю, что два дня без друга будут тянуться мучительно долго и если я не найду для себя увлекательное занятие, то рехнусь в одиночестве.
Несмотря на то, что официально я семь недель как нахожусь в декретном отпуске, попробуй это объяснить трудоголику, который прочно сидит в моей голове и клюет мозг по чайной ложечке. Мне все время мерещится, что без меня в агентстве творится хаос и неразбериха, и я единственная, кто может навести там порядок.
Так как Воронов строго-настрого запретил мне водить автомобиль, я вызываю личного водителя, который везет меня в центральный офис, и по дороге набираю номер мамы.
Обычно мы созваниваемся трижды в год — на Новый год, мой день рождения и её. И так было всегда, с тех пор как я переехала от нее ровно до сегодняшнего дня. Дрожащими от волнения руками тычу на нужный номер и неровно дышу, когда проходит десять гудков, а мама все не отвечает.
Я единственный ребенок в семье. Мама родила меня, когда ей исполнилось тридцать шесть, а первый и последний мужчина, которого она любила, сбежал, едва узнал о том, что мама собирается рожать. С того времени я находилась под её пристальным надзором. Я была её миром, её жизнью, её смыслом для существования на этой земле.
Примерно в пять лет я поняла, что задыхаюсь от неустанного контроля и опеки. В то время как ребята на детской площадке носились словно угорелые, самостоятельно съезжая с горок, качаясь на качелях и набивали свои первые шишки и синяки, я ходила с мамой за ручку и не решалась ступить и шага в сторону. Иначе мать начинала кривить лицо и строить из себя обиженку. Возможно, другой ребенок был бы счастлив, что сто один процент маминого времени уделялся ему, но только не я — та, которая страстно желала сделать хотя бы один неконтролируемый глоток свободы.