Кто такой Ницэ Пеницэ?
Шрифт:
— Во-он, во-он там, — показал Никитуш, пропуская Джелу вперёд на доску, согнувшуюся под тяжестью наших тел.
— Где, где? — переспросил любопытный Джелу. — Только вы, ребята, держите меня, чтобы я не упал. Крепче!
— Держим, держим, не бойся… Да ты нагнись, чтобы лучше видеть, — бормотал я, не сводя глаз с Тодора, плававшего под самым трамплином.
Тодор поднял руку. Это был второй знак. В ту же секунду я с силой толкнул Джелу вперёд. Сердце у меня колотилось так, словно это меня столкнули с трамплина.
Раздался привычный всплеск и одновременно с ним чей-то громкий, пронзительный вопль.
Вопил…
Джелу упал стоя. Это было хорошо. Теперь все мы смотрели на Тодора. Мы договорились, чтобы он, на всякий случай, был в воде рядом с Джелу и, если понадобится, вытащил его. И Тодор был наготове. Он не сводил глаз с того места, где должен был вынырнуть Джелу. Прошла секунда, вторая… пятая… — считали мы, и вот на шестой секунде на поверхности показалась тёмная макушка Джелу. Мы на трамплине так и застыли в ожидании. Никитуш-первый стоял на пристани, держа наготове «спасательный круг». Милукэ лихорадочно кусал ногти. Что же будет теперь?
После первой секунды растерянности Джелу стал бить по воде руками и ногами точно так, как учил его этому Тодор. Голова его виднелась над водой, и дышал он равномерно. Мы увидели, что Джелу впервые в жизни плавает по-настоящему. На наших глазах происходило как раз то самое чудо, о котором нам говорил Тодор.
Метр, два… семь… И вот уже Джелу добрался до берега, добрался сам, без чьей-либо помощи, но под внимательным присмотром плывшего рядом с ним Тодора, золотистые волосы которого блестели на солнце.
Джелу быстро вскарабкался на пристань, где его ждали Милукэ и Никитуш-первый, не сводившие с него глаз, встал на ноги, оглянулся на озеро — казалось, что он ещё не совсем пришёл в себя, потом волчком повернулся к ребятам:
— Кто меня толкнул? — закричал он.
— Не я… ей… ей… не я… О-ни… — испуганно залепетал Милукэ, пятясь от страха и показывая рукой на трамплин.
— Ах, это вы? — заорал Джелу и быстро взлетел на трамплин, так что мы не успели сказать ни слова.
Он бросился к нам с лицом, сиявшим от радости, и, когда мы поняли, что он задумал сделать, мы уже летели в воду.
Вместе с нами с радостным воплем прыгнул и Джелу. Никогда не думал я, что он может так здорово орать.
Четверть часа спустя Тодор, Джелу, близнецы и я сидели все вместе на пристани и грелись на солнце. Милукэ же отошёл в сторону: он занялся нашим «спасательным кругом», латаным-перелатанным, который теперь стал нам совсем не нужен.
Повидло
Ох уж это повидло!
Когда мама начинает вытаскивать из кладовой глиняные горшки, это значит, что скоро осень и школа. На следующий день папа покупает в писчебумажном магазине целлофан, а Тома приносит с базара мешок слив. Санда моет сливы, я очищаю их от косточек — из-за этой работы все пальцы у меня в ссадинах, — и мама варит повидло. У нас есть такая печурка в самом конце двора, рядом с конурой Бенони. Как видно, и Бенони тоже не очень нравится повидло: если бы
Пёс вполне прав. Мне повидло тоже не нравится. Не могу о нём даже слышать! А мама всю зиму только о повидле и говорит:
— Я положила тебе в ранец хлеба с повидлом.
— Хочешь, я намажу тебе ещё один ломтик?
— Возьми к чаю повидла.
Колбаса — это совсем другое дело!
И в этом году я тоже не смог избавиться от повидла. Как всегда, мама приготовила горшки, папа принёс целлофан, а Тома — сливы. Но варить повидло поручили на этот раз Санде. Маме этого не хотелось, но папа настоял на своём. Он заявил, что так полагается, раз сестра уже «взрослая барышня». Мне-то это было безразлично. Кто бы ни варил повидло, всё равно меня не минует честь поедать его с хлебом. Так же, как меня не минует честь очистить от косточек килограммов тридцать слив.
Так и случилось: я чистил сливы весь день, с утра до вечера.
Когда я вырасту, я за всю свою жизнь не возьму в рот ни одной сливы! Санда же, довольная и весёлая, весь день бегала взад и вперёд — то за кульком сахара, то за лопаткой, то бог знает за чем ещё! Оказывается, мама обещала ей сшить какое-то платье, если повидло получится хорошее. Ясно, почему она такая весёлая.
На второй день рано утром Санда поставила на огонь котёл со сливами. Котёл у нас такой огромный, что в нём, наверно, поместился бы Бенони, даже со своей конурой! Санда уселась на треногой табуретке и следила за огнём.
Я закончил свою работу, поднёс к печурке дров — столько, что хватило бы для десяти котлов с повидлом, и сел в ожидании Тимофте. Пока же я коротал время с Бенони, то и дело лязгавшим от скуки зубами. В тот день у меня были в школе дела, точнее говоря — не в школе, а в лагере, что разбит во дворе школы. Наше звено собрало там целую кучу железного лома, а теперь нужно было погрузить его на машину для отправки на завод. Это было нашим пионерским поручением. Потому-то я ждал теперь горниста.
Санда изредка помешивала деревянной лопаткой густую сливовую жижу, начинавшую уже булькать. Жара от печурки доходила до самой конуры Бенони. Солнце тоже пекло во всю. И, если бы не надо было грузить железный лом, я бы давно уже удрал на пляж.
Вдруг стукнула калитка. Но, увы, это был не Тимофте, а одна из подруг сестры — Лия, та, которая говорит каким-то особенным, кошачьим, голосом.
— Ой, милая, какой ты стала хозяйкой! — широко раскрыв глаза, промяукала Лия.
— А если бы ты знала, какое платье сошьёт мне мама! — похвасталась Санда, вытаскивая лопатку из котла. — То самое — розовое, которое мне так понравилось.
— Какое розовое?
— Ну, с кружевным воротничком. Ты что же, не помнишь? По той модели, которую мы с тобой видели…
И обе они затараторили так быстро, что у меня зазвенело в ушах. Платья, кружева, плиссировка, гарнитуры, аппликации… Девушки только об этом и думают. Лия мяукала, а Санда говорила быстро и резко. Она всегда так разговаривает, словно с кем-то ссорится.
Мне захотелось перебить их болтовню.
— Почему ты не размешиваешь больше повидло? — спросил я.
Санда либо не расслышала меня, либо только притворилась, что не слышит…
— Какой у тебя умный братик, — кисло промяукала Лия.