Кто-то другой

Бенаквиста Тонино

— И давно вы этим занимаетесь?

— Начала, когда мне было лет четырнадцать — шестнадцать. А так как я ни творец, ни ученый, то не боюсь отбрасываемой ими тени. К тому же меня интригует раннее развитие, талант, доведенный до крайности, возможность бесконечной работы. Каждый из них — это реванш общей лени, всемирной снисходительности. Это заслоны для самодовольства и презрения к другим. Каждый из них подвигает меня посмотреть на себя со стороны, понять свои пределы и принять их.

Николя слушал ее, скрестив руки на груди и уставившись в одну точку. Он восхищался ее способностью говорить о себе и ничего не рассказать о своей жизни (все, что он узнал походя, — у нее есть книжный шкаф и знакомые), но говорить при этом

сердцем, рассказывать о том, что ее волнует.

— Лорен, я плачу за ваш следующий бокал, если вы расскажете мне какую-нибудь из жемчужин своей коллекции.

— Какой вы смешной, — развеселилась она. — Это может занять много времени.

Николя заказал еще водки и бокал белого сансерра:

— У меня вся ночь впереди.

Они уже счастливо избежали многих подводных камней, но это мгновение было самым приятным — каждый чувствовал, что в эту минуту собеседник не желает оказаться в другом месте.

— Выбирайте сами из моей коллекции, у меня нет предпочтений. Шекспир? Бетховен? Паскаль? Микеланджело?

У него была вся ночь, но и ее не хватит.

ТЬЕРИ БЛЕН

Надин беспокоилась по поводу бессонницы Тьери. Он рассказывал невесть что, и это невесть что звучало гораздо правдоподобнее, чем истина. А истина была настолько безумна, так непросто было признаться в этом, она походила на плохую шутку или сонный бред, рассеивающийся с первыми лучами солнца: «Завтра утром я встречаюсь с Родье, чтобы начать слежку".

Чего? Слежку? Все эти слежки существуют только в грошовых детективных романах, дешевых американских фильмах да в фантазиях параноиков, но в реальной жизни?.. Часам к четырем утра Блен спустился на землю, в свой мирок ремесленника, который живет там, где за людьми не следят на улице. А существовал ли в реальности тот, другой мир? Обращались ли ко всяким Родье мужчины и женщины, чтобы узнать секреты других мужчин и других женщин? В окружении Тьери не было никого, кто хоть раз обращался бы к услугам частного детектива, ни разу ни один из его знакомых не упомянул не только что он обращался в агентство, но и его друг, друг его друга… В 4.20 он почувствовал себя жертвой фарса, причем заблуждался он один. «Не беспокойтесь, я там буду», — сказал ему Родье. Это была одна из самых тревожных фраз, которые Тьери слышал за всю свою жизнь. Он прижался к спине Надин, слегка коснулся губами ее затылка, положил руки ей на бедра… и, однако никто, никакая пара в мире, не были дальше друг от друга, чем эти двое. Надин простила бы его, если бы он проиграл все их сэкономленные деньги в покер, переспал бы с ее лучшей подругой, публично высмеял бы ее фотографии, но как простить то, что он исключил ее из своей жизни, из своей мечты, которая становилась реальностью?

— Ты встаешь?.. Уже?

— Чем ворочаться без сна, лучше схожу в мастерскую, у меня там куча работы накопилась.

— Поцелуй меня.

Они поцеловались неожиданно нежно. За эти несколько секунд он чуть не лег обратно к ней и не забыл все это безумие.

Метро в семь утра. Тишина, позевывание, полузакрытые глаза. Солнце едва показалось, когда он вышел на станции «Сен-Жермен». Он приехал на десять минут раньше. Родье был уже тут, сидел в своем синем «фольксвагене», припаркованном напротив дома номер 70 по улице Ренн. Блен протиснулся на пассажирское место, они молча обменялись рукопожатием. Внутри было чисто, впереди — аккуратно, на заднем сиденье громоздились журналы и начатые пачки печенья. Родье был одет так же, как накануне — бежевые брюки и черная кожаная куртка. Его улыбка была как у священника — сдержанная и успокаивающая.

— Перед семидесятым домом нет кафе. Придется сидеть в машине, пока он не выйдет.

— Кто?

Родье достал из потертого кожаного портфеля ксерокс фотографии, на которой парень лет двадцати улыбался

в объектив на фоне моря.

— Это самая последняя фотография, которая нашлась у его родителей. Его зовут Тома, он живет тут в мансарде. Не ходит на лекции и не подает признаков жизни. Его родители убеждены, что он вступил в секту или что он гомосексуалист, кажется, для них это практически одно и то же… Они хотят знать, куда он ходит, как проводит время.

— Уверены, что он там, наверху?

— Нет. Официально наблюдение начинается в семь тридцать и заканчивается в десять, если четко установлено, что он провел ночь в другом месте. И с согласия отца мы начинаем все снова на следующий день. Никогда не забывайте оговорить часы с клиентом, чтобы он не терял зря деньги, а вы — свое время. Если же мы увидим, как он выходит, мы следуем за ним, если придется — весь день и, может быть, часть ночи. Я беру триста франков за час слежки.

Тьери побоялся вынуть блокнот, чтобы не сойти за слишком усердного стажера, который только и думает о том, как бы набрать побольше баллов. Родье достал кляссер с дисками.

— Я предпочитаю классическую музыку, это помогает. Сейчас больше всего подойдет Вивальди.

Наконец рассвело. Пара старичков вывела на прогулку собаку, в некоторых окнах подняли железные ставни, фонари погасли, и свет вдруг стал из красного голубым. Блен посмотрел на себя в зеркало заднего вида, оттуда на него глядел заговорщик, голова втянута в плечи. С тех пор как он сел в эту машину, он смотрел на всех людей по-другому, все они что-то скрывали, взять хотя бы эту даму, которая катила перед собой тележку задолго до открытия магазинов. Остался ли мир тем же, что и десять минут назад?

— Как следить за кем-то?

— Это довольно просто и одновременно очень сложно, и как во всем, учат только практика и долгий опыт. Первые несколько раз, когда я следил за кем-то, я ужасно боялся, что меня обнаружат, мне казалось, что я похож на вора или полицейского. Потом ощущение остроты притупилось, я выхожу на работу спустя рукава, и в этом есть свое преимущество — я ни на кого больше не похож. Я стал невидимым или, скорее, прозрачным, человек улицы, некто, сливающийся со стенами. Я никто. Иногда человек, за которым я следил, заходил в кафе, и я заказывал пиво у стойки прямо бок о бок с ним, а он ничего не замечал. Меня забывают, потому что я сам забываю, что я делаю в этот момент. Чтобы добиться этой отвлеченности, надо искупаться в адреналине, облиться потом, загубить тысячу дел, упустить сотни людей в метро и потратить кучу времени, терпеливо дожидаясь в неправильном месте в неудачное время.

— В том, что я читал обо всем этом, довольно часто упоминается интуиция.

— Зависит от того, что вы понимаете под словом «интуиция». Могу только сказать, что если я долго буду следить за женщиной, в какой-то момент я смогу только по походке определить, что она идет на свидание с любовником.

Блен с некоторым облегчением вцепился за этот пример и засыпал детектива вопросами об интуиции, предвосхищении событий, всем том, что его так увлекало, но Родье прервал его тираду:

— Я тут недалеко приметил фаст-фуд, кофе, должно быть, омерзительный, но мне хочется чего-нибудь горячего. Вам что-нибудь взять?

— Вы что, хотите меня тут одного оставить? Давайте лучше я схожу.

— Мне надо немного размять ноги, к тому же это всего пара минут.

— А если он как раз выйдет?!

— Импровизируйте.

Родье хлопнул дверцей и завернул за угол. Вот сволочь! Теперь все ясно, ему нужен был козел отпущения, чтобы позабавиться напоследок. Подонок Родье!

Блен впервые в жизни сидел в засаде.

Как и следовало ожидать, дверь дома номер семьдесят открылась.

На пороге появился консьерж, огляделся по сторонам. Блен сполз на сиденье, постаравшись принять независимый вид. Консьерж забрал ящики из-под мусора. Появился Родье с пластиковыми стаканчиками.