Кто-то смеется
Шрифт:
— Не знаю. Последнее время мы отдалились и давно не поверяем друг другу наши девичьи тайны. Тем более что у меня их нет.
— Так я и поверил. — Шуберт хлопнул Лелю по спине. — Барсовы — очень таинственная порода. Особенно по женской линии.
— Интересно, что вы все нашли в Ксюше?
— Кто это — все?
— Ты, Стекольников, этот Достигайлов. Кстати, ты с ним знаком?
— Приходилось встречаться. — Шуберт нахмурился. — Говоришь, он тоже записался в поклонники? И как давно?
—
Шуберт поскреб затылок.
— Опять эта Милка. Она всегда все узнает первая. Глаз — алмаз, да и только.
Когда они входили в ворота усадьбы, Леля взяла Шуберта под руку и сказала:
— Только не поднимай хиппежа, ладно? Здесь и так последнее время неспокойно.
Борис спал в гамаке под соснами, и Леля решила воспользоваться его отсутствием и поболтать со старшей сестрой, как они это делали раньше.
Она босиком поднялась в мансарду, обе комнаты которой отдали в распоряжение молодоженов.
Дверь в спальню была приоткрыта. На полу валялись рулоны обоев и Ксюшины тряпки. Крепко пахло «Иссимиаки».
Леля вошла и остановилась возле кровати, залюбовавшись спящей сестрой. Темно-пепельные густые волосы разметались по подушке мягкими волнами, руки раскинуты, точно два легких крыла, ноги прикрыты наискосок простыней — левая сверху правой и чуть-чуть согнута в колене. Словно Ксюша собралась поклониться публике после выступления. Леля невольно подняла глаза на фотографию над кроватью — Ксюша в розовой пачке с охапкой цветов. Такой сестра была в восемнадцать лет, когда навсегда простилась с профессиональным спортом, не выдержав сумасшедшего ритма и постоянных травм.
Стараясь не скрипнуть половицей, Леля подошла к раскрытому чемодану, стоявшему на полу возле окна. В нем кучей валялись мужские рубашки, пестрые плавки, разноцветные штаны, журналы с обнаженными красотками, ноты. Словом, в спальне царил хаос, и Леля удивилась — Ксюша с детства отличалась аккуратностью, к чему ее, видимо, приучили частые поездки. От вазы с белыми розами, которые ей вчера прислал Достигайлов, за версту разило мочой. Леля брезгливо сморщилась и присела на край кровати. Она всегда так делала, если заставала сестру спящей. Если сон крепкий, не проснется, ну а если начнет просыпаться, какая разница, произойдет это сейчас либо через пять минут?
Лицо сестры казалось юным и безмятежным. Это от нее пахло «Иссимиаки» — рядом на полу стоял почти пустой конусообразный пузырек с металлическим колпачком. Леля отвинтила его и провела пальцем по шее и за ушами. Вздохнув, встала и нехотя побрела к двери. Внизу у лестницы столкнулась с отцом.
— Что ты там делала? — озабоченно, как ей показалось, спросил он.
—
— Ты не видела ее сегодня?
— Нет. Тебя, между прочим, тоже. Доброе утро, пап.
— Доброе, малыш. Я поднимусь — может, ей что-то нужно.
Он поставил ногу на нижнюю ступеньку.
— Разве что новый флакон «Иссимиаки». Мне кажется, твоя старшая дочь принимает ванны из туалетной воды.
— Что ты выдумываешь?
Он смотрел на Лелю в упор. У него были острые, колючие зрачки.
— Пап, это правда, что ты пьешь по ночам?
Он неопределенно хмыкнул и отвернулся.
— А с Сурком у вас все в порядке?
— О чем ты, малыш?
— Обо всем на свете. И о творчестве тоже.
— Я окончательно завершил «Закат». Приходи взглянуть.
— Ты?
— А кто же? У меня никогда не было подмастерьев и учеников. Как ты знаешь, твой отец заданности предпочитает импровизацию.
— Сурку нравится «Закат»?
Отец нахмурился.
— Я пишу не для какой-то отдельно взятой личности. Я пишу для себя и будущих поколений.
— Пап… Я видела вчера маму, — набравшись духу, сказала Леля.
— Брось. Это ты от Петра заразилась. Он помешан на призраках и прочей ерунде.
— А ты?
— Меня эта проблема интересует сугубо теоретически. Как философия, античность. Мне любопытны некоторые аспекты, связанные с человеческой психикой. Если бы даже существовала возможность вызвать Тасину душу, я бы никогда не осмелился ее потревожить.
— Но я видела…
— Ты ничего не могла видеть, малыш.
Он сказал это громко и резко. И тут же, посмотрев наверх, приложил к губам палец.
— Я никому не скажу.
Отец как-то неестественно рассмеялся.
— Пап, это серьезно.
Он задумчиво посмотрел на Лелю и вдруг повернулся и вышел на веранду.
Она видела, как отец остановился у стола, возле которого хлопотала Мила, погрозил ей пальцем и быстро сбежал вниз, чуть не налетев на Шуберта.
Леля обратила внимание, что у Милы красные глаза.
— Ты что раскисла? — спросила Леля, машинально взяв со стола яблоко.
Мила поманила ее пальцем и, когда Леля подошла ближе, сказала шепотом:
— Он хочет, чтобы они уехали завтра утром. Он настаивает на этом.
— Но почему он мне ничего не сказал? — удивилась Леля.
— Он и мне велел держать рот на замке. Ему стыдно. Очень стыдно.
— Чего ему стыдно?
— Что он не может справиться со своей ненавистью к Борису.
— Я не верю в это, Сурок.
— Поверь, очень стыдно. А тут еще этого Шубина черти принесли. Зачем только Виталий его вызвал?