Кто-то смеется
Шрифт:
Слова сыпались из Милы как горох. Леля улыбнулась, тряхнула волосами.
— Ну да, я и есть святой образ. Ты разве не знала? — Леля встала, одернула на животе майку. — Ладно, я пошла — от всяких «спасибо» у меня болят барабанные перепонки.
— Постой. Я хотела поговорить с тобой об отце.
У Милы было трагическое выражение лица.
— Об отце? Он что, кого-то убил?
— Нет. Он, как ты знаешь, мухи не обидит. Но себя он убивает. День изо дня. С методичностью
— Ты имеешь в виду ночную работу? Так ведь он спит потом до двенадцати или дольше. Я сама люблю бодрствовать ночами.
— Он не работает. Представь себе, девочка, он не работает.
— Но он только вчера показывал мне свой «Закат из окна, выходящего в сад». Очень даже неплохо. Я бы сказала, на четыре с плюсом.
— Спасибо, девочка. У тебя всегда был тонкий вкус. Но как бы тебе сказать… Словом, Виталий не имеет никакого отношения к этой картине.
— Что-то не пойму я тебя, Сурок.
— Девочка, последнее время твой отец пьет ночи напролет. Видела бы ты, сколько пустых бутылок я закапываю каждый вечер возле пещеры. По-тихому и по-темному. Вера с Генкой увидят — стыда не оберешься. Знаешь, какие длинные языки у прислуги. Виталий очень дорожит своей репутацией порядочного, трезвого человека. Не приведи Господи, начнут сплетничать в деревне.
— Ладно, но тогда кто написал «Закат из окна»? У Петьки совершенно иная манера, да он никогда и не пойдет на то, чтобы на его картинах ставили чужую фамилию.
— «Закат» написала я, — невозмутимо сказала Мила.
— Ты? Ладно заливать! Сама говорила, что уже пятнадцать лет не брала кисть в руки.
— Да. Говорила. Я вынуждена была солгать.
— Ну а другие картины? Их что, тоже ты написала? — ломким от волнения голосом спросила Леля.
— Какие именно картины ты имеешь в виду?
— Все. С тех пор, как умерла мама. После ее смерти отец целый год не писал. Потом вдруг стали появляться один за другим эти странные пейзажи из окон, с балконов, террас и так далее. Это ты их писала?
— Да. Их написала я.
— Но к чему вся эта ложь?
— Понимаешь, девочка, мое имя не известно никому. Виталик же был когда-то скандально знаменит. Ты помнишь, что говорил «Голос Америки» после того, как на отца появилась эта паскудная рецензия в «Правде»?
— Да. Его сравнивали с Пикассо.
— За его картины, вернее, за холст, на котором стоит его подпись, готовы были выложить сотни долларов. Мне не давали ни копейки. Разумеется, дело еще и в том, что нас, женщин, всерьез не воспринимают. Особенно в живописи. Но только прошу тебя: ему ни слова.
— Но он же сопьется, Сурок. Он не может жить без работы. Ты сама
— Творчество здесь ни при чем. — Мила полезла в карман за новой сигаретой. — Твой отец, сколько я его знаю, ненавидит живопись. У меня такое ощущение, что он давно бы покончил с собой, если бы ему пришлось зарабатывать живописью на хлеб насущный.
— И как давно ты знаешь его, Сурок? — с любопытством спросила Леля.
— Мы познакомились на выставке Олега Вуколова. Там были и вы с Ксюшей.
— Будем надеяться, это так и есть на самом деле, хотя после того, что ты мне сказала, я вряд ли смогу вам верить. Сурок, может, ты пошутила?
Мила затрясла головой.
— Если не веришь мне, спроси у отца.
— Постой. Допустим, он уже двенадцать лет не пишет, в таком случае чем он занимается ночами? Прости, но я никогда не поверю в то, что все эти двенадцать лет отец пил не просыхая. Он выглядит очень даже неплохо. У пьяниц одутловатые рожи.
— Он начал пить этой зимой. Правда, потом у него был небольшой перерыв. Вот уже пятую ночь он пьет так, словно хочет наверстать упущенное.
— Хочешь сказать, он пьет с тех пор, как приехали Ксюша с Борисом?
— Сама не знаю, девочка.
— Давай начистоту. Кажется, у тебя было желание излить мне душу. Лить — так до дна, верно?
— Да, девочка. Виталий обожает свой токарный станок. Ты же знаешь, какие великолепные штучки он на нем вытачивает.
— Милые деревяшки. — Леля улыбнулась. — Я всегда удивлялась: мой отец — и эти смешные зверюшки, птички, крокодильчики…
— Он задумал отделать мастерскую под средневековый замок. Все из дерева — и ни одного гвоздя.
— Я знаю.
— Он проводит за этой работой ночи напролет. Вернее, проводил до недавнего времени, вытачивая канделябры, посуду, кубки. Теперь он называет эту затею причудой старого болвана. Вчера и больше того… Вчера он…
Мила всхлипнула и полезла за платком.
— Что он сделал вчера?
— Он сказал, что подожжет свою Башню вместе с картинами, вот что.
— Но при чем тут Ксюша с Борисом? Это совпадение или случайное стечение обстоятельств?
— Не знаю.
Мила загасила окурок о борт лодки и спрятала в пустую коробку из-под «Салема».
— Ты все знаешь, Сурок. Если не хочешь говорить, то спокойной ночи.
— Не уходи. Пожалуйста, не уходи. Вчера отец так поносил Бориса, что мне сделалось страшно.
— Как?
— Обзывал вонючим жеребцом, быком с дохлыми яйцами и так далее. Господи, что я мелю? Ведь ты девушка.