Кто-то смеется
Шрифт:
За обедом в ресторанчике под открытом небом американец сказал, обращаясь к Элине:
— Вы говорите по-английски с довольно странным акцентом. Я не раз бывал в Италии и слышал, как говорят на английском здешние жители. Вы не итальянка?
— Я родилась и выросла в Сайгоне, — сказала Элина, с аппетитом поглощая салат из креветок и устриц.
— Как романтично. — Американка захлопала в ладоши. — Ваши родители все еще живут там?
— Они оба умерли.
Элина печально потупила глаза.
— О да, я понимаю.
Элина опять поймала себя на том, что не спускает глаз с жемчужного ожерелья женщины.
— Извините, — сказала она. — Я прослушала, что вы только что сказали. Ваши бусы мне что-то напоминают.
Она схватила со стола бокал с вином и выпила его до дна.
— Бедная девочка. — Американка крепко сжала ее руку. — Ты такая молодая и красивая. У тебя впереди целая жизнь. Прошлое нужно забыть, тем более что в нем ничего нельзя изменить.
— Да.
Элина рассеянно кивнула.
— Вот и хорошо. Робби, закажи, пожалуйста, шампанского, — обратилась она к мужу. — Завтра мы улетаем в Пирей. Я хочу, чтобы ты, Элина, поехала с нами. Надеюсь, синьор Тарантини тебя отпустит? Кстати, сколько он платит тебе в час?
— Десять тысяч лир, — честно ответила она.
— Мы с Робби будем платить в три раза больше. Правда, милый? — обратилась она к мужу.
Он с готовностью кивнул и широко улыбнулся.
— Мы купим тебе обратный билет. Но сперва ты поживешь с нами на вилле, которую сняли для нас друзья. Ты бывала в Греции?
— Еще нет.
— Вот и хорошо. Правда, Робби? Усилием воли Элина наконец заставила себя не смотреть на шею американки.
Она лежала, подложив руки под голову, и смотрела в открытое окно. Казалось, большая полная луна пытается не просто заглянуть к ней в комнату, а высветить здесь все темные углы.
Ее память так похожа на эту загроможденную старой мебелью комнату. Сколько раз она пыталась проникнуть в простенок между громоздким шкафом и комодом, но все время натыкалась на пыль и пустоту. То, что случилось несколько дней назад, она уже начинает забывать. Остались лишь какие-то разрозненные картинки, да и по телу иной раз пробегает сладкая дрожь. Тот парень, она забыла, как его звали, так ее любил… Что ей до него? Он не поможет ей вспомнить то, что было с ней раньше. Ей необходимо вспомнить то, что было раньше.
— Не спишь, Элли?
Вошел Роберт Маккензи, осторожно прикрыв за собой дверь, и сел в скрипучее плетеное кресло у окна. От этого скрипа по спине Элины почему-то пробежали мурашки.
— У меня плохой сон, мистер Маккензи.
— У меня тоже. Но я опасаюсь пить снотворные. Я слыхал, от них человек становится слабоумным. Ты пьешь снотворные, Элли?
— Когда я болела, мне давали какие-то лекарства. Наверное, снотворное
— Чем ты болела, Элли?
— У меня была черепно-мозговая травма. Я упала и ударилась затылком о ствол дерева. Я долго лежала в клинике.
— Ты не соврала про своих родителей?
— Мой отец жив. Я скрываюсь от него. Он сделал мне много зла.
— Я чувствовал, что ты сказала не всю правду. Ты стыдишься своего отца, Элли?
— Я боюсь, он сумеет меня найти.
— Чем он занимается, Элли?
— Скупает недвижимость. Он очень богатый человек.
— У тебя есть братья или сестры?
Мистер Маккензи пересел на стоявшую возле кровати кушетку. Его длинные худые ноги казались в лунном свете мертвенно-бледными.
— Сестра.
— Она живет с отцом?
Элли на секунду задумалась.
— Да. И мне ее жаль. Когда-то мы с ней были очень близки духовно.
— Но если твой отец на самом деле издевался над тобой, ты можешь подать на него в суд. Я помогу тебе с адвокатом — у меня большие возможности.
— Я не смогу ничего доказать. У меня очень плохая память. К тому же у отца много денег.
— Значительная часть из них принадлежит по закону тебе. Разреши мне помочь.
— За это вы потребуете от меня так много.
Она вдруг вскрикнула и забилась в истерике. Вызванный мистером Маккензи доктор сделал транквилизирующую инъекцию и порекомендовал поставить пиявки.
Наутро лицо Элли было свежо и безмятежно, и супруги Маккензи скоро забыли о ночном эпизоде, вызвавшем такой переполох. Они сели во взятую напрокат машину и отправились знакомиться с достопримечательностями древней Эллады, потом катались на яхте, бродили по знаменитому афинскому базару, покупая всякие побрякушки и экзотические тряпки.
Как-то Элли и миссис Маккензи сидели на увитой виноградом террасе. Рита раскладывала пасьянс, Элли глядела вдаль, праздно скрестив на груди руки.
— Тебе нужно влюбиться, Элли, — вдруг сказала миссис Маккензи, смешивая карты. — Молодая красивая женщина вроде тебя обязательно должна кого-то любить.
— Я не умею, Рита. К тому же это скучно.
— А ты попробуй. Я тоже думала примерно так же, пока не встретила Робби. Я неплохо рисовала в юности и мечтала стать профессиональной художницей. В ту пору я не интересовалась ничем, кроме живописи.
— Ты занималась живописью, Рита?
— Да. А что в этом удивительного?
— Не знаю. Сама не знаю.
Элли испытывала странное беспокойство.
— Если ты приедешь к нам в Сан-Антонио, я покажу тебе свои картины. Среди них есть несколько очень симпатичных. Ну, например, «Освещенные заходящим солнцем азалии с террасы старого флигеля». Что с тобой, Элли? У тебя что-то болит?
Она хватала ртом воздух. Перед глазами вспыхивали разноцветные огни, масляно расплывающиеся в тяжелой темной воде.