Кто в армии служил, тот в цирке не смеется

Лутта Аарне

Бутылка "Столичной" перекочевала в междуоконное пространство, где у Лёхи, судя по всему, находился холодильник. Янтарная влага ухнула внутрь и разлилась приятным теплом.

Лёха, как выяснилось, поступил в Академию художеств, подрабатывает дворником, посему получил ведомственную квартиру, в коей устроил мастерскую, где мы и расположились.

После третьей я не выдержал. Любопытство распирало:

– Лёха! Ну, как ты умудрился первым уйти? Я ведь позвонил через неделю после приказа в Смолянку, а тебя там и след простыл!..

Оказалось,

Лёха был, помимо художника, еще и неплохим психологом. Краем уха услышал, что комдив, бывший родом из Ленинграда, как-то обмолвился при своем водителе, что он вырос в старом дворе на Васильевском острове. По счастливому стечению обстоятельств и паре упомянутых разомлевшим комдивом деталей, Лёха догадался, о каком дворе идет речь. Учась в институте, они частенько ходили на этюды в те края, посему вспомнить тамошние пейзажи Лёхе труда не составило. И на огромной картине во всю стену, украшавшей кабинет командующего в новой офицерской столовой, взгляду остолбеневшего комдива предстал залитый утренним солнцем и полыхающий осенним багрянцем кленов, до боли знакомый питерский дворик.

Комдив молча стоял, впившись взглядом в картину. После долгой паузы были произнесены всего три слова:

– Васильева уволить! Завтра!

Вот так Лёха и попал домой раньше всех. К концу второй бутылки разговор вновь повернул на тему Смолянки и Лёха поинтересовался:

– А ты в клуб железнодорожников после этого не заезжал?

В упомянутый клуб я заезжал. Уже ближе к собственному дембелю. Макарыч, которого я туда зачем-то отвозил, проходя мимо огромного панно, изображавшего Ленина в Октябре, вдруг резко остановился, потом отошел к противоположной стене, посмотрел на панно издалека, затем фыркнул, помотав головой, и подозвал меня:

– Видишь солдата рядом с Лениным?

Я вгляделся. С обожанием уставившись на вождя мирового пролетариата, держа в руке винтовку, с абсолютно идиотским выражением лица, на стене был изображен никто иной, как начальник политотдела дивизии полковник Пилипенко! Среди множества солдат и матросов Макарыч узнал немало знакомых лиц старшего офицерского состава и хохотал от души:

– От, зараза! Это ведь тот художник, который в Доме офицеров был! Ну, молодец!..

Лёха погиб, спустя несколько лет после нашей последней встречи. Долгое время у меня на стене висел небольшой акварельный этюд, подаренный им в тот памятный вечер – подернутые голубой дымкой приморские сопки и далеко за ними – бесконечное море…

* * *

Гуси-гуси…Га-Га-Га или По следам Паниковского.

Рассказывать о Макарыче можно бесконечно. По свежим следам, то бишь сразу после дембеля, воспоминаний было на хорошую книгу. За много лет, естественно, очень многое забылось, но самые яркие моменты, тем не менее, остались, и один из них я рискну предложить вашему вниманию:

– П-п-петрович!… От, я шо тебе кажу… У нас в Ужгороде…

– Иван! Т-ты до машины-то дойдешь?… Ик!… Давай пособлю…

– Всё нормально!.. Щас только встану…

Встать, однако, у Макарыча не получалось. Самогонка была отменной, и ум оставался в полной

ясности, но ноги повиноваться явно отказывались. Собутыльник его, тоже прапор, но уже отставной, подозвал меня, и в четыре руки мы доволокли Макарыча до машины.

Что за праздник у них был, неясно… Скорее всего, очередной гешефт обмывали, причем, на выпивку и закуску Петрович не поскупился. К самогону был подан огромный жареный гусь, от коего щедротами хозяйки и мне перепал кусок. Макарыч, как заботливый командир, сразу попросил:

– Галочка, ты моего шофера покорми, будь ласка!..

– Покормим, Иван Макарыч! Голодный не останется!..

– Только, смотри, ни грамма ему!..

Я с тоской проводил глазами бутыль, которую хозяйка вытащила из холодильника… Литра два там было точно, и, судя по чистоте содержимого, первач был качественный…

Забравшись в кабину, Макарыч нахлобучил на голову фуражку, удовлетворенно кивнул хозяину:

– Завтра подъезжай в часть, пошукаем…

Что именно они собирались пошукать, мне знать было не дано, но, судя по довольной роже Петровича, стороны пришли к консенсусу…

Происходило это всё недалеко от Уссурийска, в селе под названием Черниговка. Центральная улица села, как водится, носила имя Ленина, и в самом центре ее, прямо между магазином и сельсоветом располагалась огромных размеров лужа. Лужа была необъятна! Засыпать ее, судя по всему, никто никогда не собирался. Справа и слева уже давно были наезжены колеи, по которым двигался транспорт, а саму лужу облюбовали свиньи, с удовольствием валявшиеся в грязи по краям. В центре же, на более глубоких местах, гоготало многочисленное гусиное стадо.

Невольно вспомнился Гоголь с его Миргородом и тамошней лужей… Я медленно, стараясь не задавить какую-нибудь свинью, объехал лужу, Макарыч внимательным взглядом проводил ковылявшего гуся…

– Точно, что-то придумал! – подумал я, и не ошибся…

Утром Макарыч, как я и предполагал, отправился в Черниговку. С собой был взят спиннинг. Зная Макарыча, я уже ничему не удивлялся, только восхищался смекалкой нашего хитрого командира. Заставив меня заглушить машину метрах в тридцати от лужи, Макарыч забрался в кузов, отцепил блесну, прицепил кусок свинцовой оплетки кабеля в качестве грузила, затем привязал весьма солидных размеров крючок, извлеченный из вещмешка. Оттуда же была вытащена жестянка с червяками, и, наживив извивающегося червяка на крючок, Макарыч забросил наживку в самую середину гусиного стада. Произошло всё быстро, и никто из сельчан, которых было предостаточно, ничего не заметил… Через некоторое время леска дернулась…

– Есть! Теперь я медленно буду подтаскивать его к машине. Как только подтяну к кабине, ты сразу крути ему башку и кидай в кузов! – Тащ прапорщик! Я не умею! Я этим на гражданке не занимался!..

– А чем ты занимался там!? Шо ты вообще умеешь делать!? Гусю голову не можешь отвернуть!..

– Не могу, тащ прапорщик!

– Лезь тогда в кузов! Спиннинг-то кидать умеешь?!

– Умею!

– Смотри мне! Не дай бог бороду запутаешь!!!