Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье

Менжерицкий Сергей

– …да ладно б потешались только, а то ведь уже за глотку берут! А мы всё молчим и демонстрируем, какие мы миролюбивые. Вон в Западном Берлине: толпа собралась, помитинговала и госграницу снесла. И – тишина! Войска стоят в полной боеготовности и ждут приказа на пресечение, а наш верховный в это время с Бушем шампанское попивает. А его благоверная по Швейцарии носится и барахла скупает на сотни тысяч долларов… Тьфу ж ты ж, боже мой! Уж на что Леонид Ильич был мягкий человек, но при нём весь мир знал: если от берлинской стены хоть камешек отлетит, мы всю Европу танками проутюжим. Вот где они у нас все были! Вот где!

Он трясёт сухим кулачком, кажущимся ещё более крохотным из-за широкого обшлага пальто.

– …мне мой бывший

сослуживец по Генштабу вчера звонит и докладывает, какие там сейчас настроения преобладают. А настроения такие, что Горбачёва пора к стенке ставить. И меня спрашивает: ты-то как считаешь, Вень? Попахивает тут пятой колонной? А я ему говорю: Дмитрий Архипыч, дорогой! Окстись! Да был бы он предатель, он бы потоньше действовал! Поскрытней, поискусней. Он бы так напропалую интересы страны не сдавал. А он опасней любого предателя в тысячу раз, потому что – дурак. Обычный периферийный дурак, которому всё дуриком досталось и потому не жаль ничего: ни людей, ни земли нашей, кровью политой. Для него главное – это по миру со свистулькой пройтись и чтоб на него все пальцем показывали и кричали: вон Мишенька идёт! Здравствуй, Мишенька! Какой ты сегодня ладный да красивый! Какая у тебя свистулька звонкая и какие идеи прогрессивные, всемирно-исторического масштаба… И вот ему Буш это говорит, и Тэтчер говорит, и Геншер говорит, и папа римский говорит, и ему так приятно становится, что он готов что хошь подписать. А они это дело раскумекали и теперь гоняют его по кругу. И подхваливают, и подначивают, чтобы выжать побольше…

Каменные громады, всё теснее сжимающие улицу с обеих сторон, внезапно расступаются и "Волга" выносится на просторы Лубянской площади, расцвеченные круговертью машинных огней и лучами прожекторного света. На плечах и макушке бронзового Дзержинского, седого от снега, лепятся с полдесятка нахохленных птичьих шариков.

– …так ещё и трус патологический! Довёл страну до ручки и полной дезорганизации, а теперь, когда всё кругом на голову валится, решил ответственность на других переложить. Сначала МВД у него стало виновато, за Фергану с Сумгаитом, потом Рыжков за шахтёрские забастовки. Потом Минобороны проштрафилось, когда попыталось в Тбилиси порядок навести. А после так очко заиграло, что экстренный съезд в Кремле собрал. И объявил: поздравляю, товарищи депутаты! Отныне высшим органом власти в стране являетесь вы… Дурак-дурак, а хи-и-трый! Думал, что рулить будет, как прежде, в одиночку, а ответственность размажет по двум тысячам депутатских рыл. Думал, что они всё скушают безропотно и голоснут, как надо. А они – не скушали! Полезли на трибуну и доказали, что свистульки у них тоже имеются, да ещё позвонче мишиной. И объяснили заодно, что, если уж ответственностью делишься, тогда давай и властью делись…

" …а сейчас, уважаемые радиослушатели, минута рекламы. Кооператив "Компан интэрнэшнл" совместно с американской фирмой "Компьютертрэйд Интернэшнл" предлагает качественные американские компьютеры производства Тайвань. В продаже имеются комплекты пи-си-ай-ти-экс-ти с сопроцессором и двумя дисководами. Оплата – строго в эс-ка-вэ! Наши контактные телефоны…"

– …другой бы на его месте, был бы настоящий мужик, всесоюзную говорильню не устраивал бы. А собрал Политбюро и рубанул напрямую: каюсь, братцы! Напортачил. Готов нести всю полноту ответственности вплоть до трибунала. Но давайте вместе подумаем, как спасать страну… А наутро бы обратился к народу. Лично! Выступил бы по телевидению и объяснил, что намерен делать. Чётко, внятно, по пунктам. Границу на замок – раз. Цены заморозить – два. Все эти кооперативные лавочки и эс-пе, через которые госсобственность расхищают – прихлопнуть в двадцать четыре часа. Ввести на предприятиях и в организациях строжайшую дисциплину. Железной рукой задавить всю спекуляцию с уголовщиной… Что ещё… Цензуру вернуть, чтобы наша славная интеллигенция перестала охаивать государство за

его же собственный счёт. И народ бы такие действия поддержал! Потому что увидел бы, что в стране имеется власть, а не подпевка американская…

От площади, сквозь ущелья Большой Лубянки – прямиком к Бульварному кольцу, ажурному от оград, деревьев и троллейбусных проводов. Дама вминает сигарету в пепельницу:

– А каким вы представляете своё будущее, Алёша? Если не секрет?

– Своё?

– Именно. Хотя бы ближайшее.

– Своё ближайшее будущее я представляю нормальным.

– А точнее?

– Ну, как… Закончить институт. Жениться.

– А вам не приходит в голову, милый мальчик, что пока вы мечтаете и строите жизненные планы, вас уже десять раз предали и продали? Вас и страну, в которой вы родились?

Крылов пожимает плечами.

– Я так не считаю.

– В самом деле?

Они сворачивают на Рождественский бульвар и, проехав по нему полквартала, вползают в какой-то внутренний двор, украшенный двумя растресканными лепными вазами. Между вазами протянута бельевая верёвка, на которой болтается большой кусок ковролина. Рядом стоит румяная девушка в джинсах и широком свитере до колен и энергично молотит по ковролину разлапистым веником. Веник трещит, пощёлкивает и время от времени от него отскакивают тонкие сухие веточки. Чуть дальше, под торчащим из сугроба фонарём, пристроена детская коляска с поднятым верхом. Крылову хочется ткнуть пальцем в сторону девушки и заявить снисходительно: "Так вот же оно, моё будущее! Видите? Такое же юное, румяное и несокрушимое!", но дама уже выбирается наружу, хлопнув дверью.

Он заносит коробку в лифт – старинный, узкий, с деревянными стенками и окошком, забранным железной сеткой. Дама втискивается в кабину вместе с ним. Лифт дёргается и нехотя ползёт вверх. Тут-тук, скрип-скрип. В окошке медленно возникают и исчезают лестничные пролёты, перемежаемые слоями тёмно-красной кирпичной кладки.

Крылов вздыхает.

– Простите, а сколько лет вы ждали открытку на телевизор? Если не секрет?

– Недели три.

– Так быстро?!

– Вениамин его через "Военторг" оформлял, как бывший сотрудник Генштаба. У них там свои фонды и своя очередь.

– А можно ещё один деликатный вопрос?

– Пожалуйста.

– Я сейчас с родителями разъезжаюсь, из трёхкомнатной квартиры на Новокузнецкой. Сто метров общая, потолки три с половиной. Вы не в курсе: может, кто-то из ваших знакомых хотел бы съехаться?

– Абсолютно не в курсе.

Кабина доезжает до последнего этажа и встаёт. Дама выходит на лестничную клетку и долго звенит ключами перед массивной кожаной дверью. Дверь, наконец, распахивается, из неё выскакивает тёмно-рыжий спаниель. Он бросается к хозяйке и юлит всем телом, визжа от радости.

– Погоди, Данюша. Погоди, солнышко. Дай мамочке войти… Вы его в прихожей поставьте, а уж дальше мы сами… Да-да, вот так. Огромное спасибо.

Крылов спускается во двор, к ожидающему рядом с "Волгой" мужчине:

– Вы знаете, я пешком пройдусь.

– Как прикажете…

Девушки с ковролином во дворе уже нет. Только на снегу между вазами темнеет овальное пятно, напоминающее облако.

Глава 14. Сурен, химера, папа Карло

"Фиг вам – границу на замок! Фиг вам – границу на замок!…"

Весело распевая про себя эту фразочку, Крылов доходит до угла Печатникова переулка и сворачивает на Сретенку, как всегда плотно забитую машинами. Вдоль узких тротуаров, утоптанных до скользоты, оживлённо снуёт вечерний люд, на ходу балансируя сумками и портфелями. Возле булочной на противоположной стороне разгружается хлебный фургон. Крылов перебегает улицу и встаёт в хвост очереди, вытянувшейся к магазинным дверям. Очередь движется споро и уже минут через двадцать он вновь оказывается на воздухе, прижимая к груди буханку чёрного – круглую и горячую.