Кто взял фальшивую ноту?
Шрифт:
Я снял очки и спросил у ребят:
— Кто я, Федя или не Федя?
— Федот, да не тот! — засмеялся Костя. — Ты похож на ворону.
— Ну, что я тебе говорил? — сказал Васька и хлопнул меня по плечу.
— Прекрасно! — воскликнул я. — Ты, Женька, не горюй. Мы поступим в школу, научимся играть, и ты обязательно будешь нашим дирижером. Вот посмотришь!
ТАИНСТВЕННЫЙ КОРИДОР И БАБА-ЯГА
Как и договорились, мы собрались на следующий
Сережка был со скрипкой, но под конвоем деда. Тот удивленно уставился на контрабас Уточкина, который притащил с собой Костя.
— М-м-да, — шевельнул дед седыми усами. — Занятную вещицу вы приобрели.
— Дедушка, ну ты уходи, — сказал Сережка. — Мы здесь сами управимся. Нас, знаешь, с руками и ногами возьмут в школу!
— Все это вполне вероятно, но что за фантазия — таскать с собой инструменты? В этом нет никакой необходимости.
— Дедушка!
— Ну ладно, ладно, только ты, ради бога, поосторожней со скрипкой!
И Сережкин дед нехотя покинул «Площадку встреч».
Мы посовещались немного и решили так: в школу войдут все, а к Геннадию Максимилиановичу, согласно жребию, отправимся я да Васька. Женька останется на «Площадке» и будет нас ждать.
Едва мы появились в вестибюле, как услышали сердитый голос Марии Ивановны:
— Куда это вы?
— Тетенька, — вежливо сказал я, — нам велели сегодня…
А Мария Ивановна пристально посмотрела на меня.
— Что-то личность твоя мне знакомая, — сказала она. Это было очень некстати, и я сорвал с носа очки. Мария Ивановна склонила голову набок и промолвила: — Нет, кажись, обозналась…
— Мы хотим записаться в школу, — вмешался в разговор Сережка. — Видите, у меня уже скрипка есть.
Сережка был одет с иголочки: новый бархатный костюм, пышный черный бант, белый крахмальный воротничок — ни дать ни взять Паганини!
— Ишь ведь, чего захотели: «записаться»! Да у нас, дорогуши, сперва экзамен отстрадать нужно. А потом то ли примут, то ли нет. Это уж как решит комиссия. Одним словом — прием!
— Мы хотим приняться, — вступил в беседу Гриша. — Нам сам директор велел прийти…
— Всех к Геннадию Максимилиановичу не пущу! — отрезала Мария Ивановна. — Давай делегацию.
— Мы так и хотим, — поспешно сказал я. — К Геннадию Максимилиановичу пойдем я и Вася.
— Вот и хорошо. А остальные — стоять у меня смирно!
Кабинет директора школы находился в самом начале коридора, но Васька вдруг предложил прогуляться по всей школе и посмотреть, что где находится.
Я хотел возразить ему: какие могут быть прогулки, когда нас послали по делу?
Но сказал:
— Давай.
Со мной иногда случается: думаю одно, а язык говорит совершенно другое. А коридору конца не было. Он то и дело поворачивал то в одну сторону, то в другую. С виду все было самое обыкновенное: стены, потолки,
И чем дальше мы шли, тем яснее мне становилось, что коридор музыкальной школы отличается от всех другие школьных коридоров: он был полон звуков.
У каждой двери — свой собственный голос. Вот у этой голос баяна. Я даже узнал песню, которую играл невидимый баянист: «Эй, ухнем!»
— Здорово ухает, — сказал Васька.
Мы немного постояли, послушали и двинулись дальше. Из-за другой двери раздавались короткие тяжелые возгласы, словно пароходные гудки.
Васька осторожно приоткрыл дверь. За ней оказалась еще одна, и между ними просторный тамбур, где спокойно могли бы уместиться два человека. Конечно, если один из них не был бы Васькой.
Когда я полез следом за Васькой в тамбур, вторая дверь слегка приоткрылась.
Мы испугались и хотели убежать. Но в классе не было ничего страшного: в квадратной светлой комнате у стенки примостился рояль, а посередине стоял высокий мальчишка с контрабасом. Он усердно водил смычком по толстым струнам, извлекая звуки, похожие на пароходные гудки.
Кроме него, в классе никого не было. Васька сразу осмелел.
— Дай попробовать, — весело попросил он, подходя контрабасисту.
Не переставая играть, тот ответил:
— Сейчас закончу этюд и так тебе дам, что в следующий раз не будешь мешать человеку заниматься!
Однако он не успел осуществить своей угрозы. В класс вошел учитель.
— Что вам угодно, молодые люди? — спросил он.
Учитель был маленького роста, в полтора раза меньше контрабаса и в два раза толще Васьки. Растопыренные пальцы рук лежали у него на животе, словно на глобусе. Он непрерывно барабанил ими по этому глобусу, где вместо Тихого или Великого океана ослепительно сверкала белая рубашка.
Дважды прокатившись по классу взад и вперед, он повторил:
— Что же вам угодно?
— Интересуются, — ответил за нас мальчишка-контрабасист. — Особенно этот. — Он показал смычком на Ваську. — Прямо рвется поиграть…
— Похвально, похвально, — сказал учитель. — Значит, хотите учиться на контрабасе?
— Нет… — промямлил Васька, пятясь к двери. — Я… уже… виолончелист…
— Чудесно, чудесно, значит, наш близкий родственник? А вы, позвольте спросить…
Словоохотливый учитель что-то говорил, но Васька был уже в коридоре, где еще раньше очутился и я.