Кто взял фальшивую ноту?
Шрифт:
А Женька и так не волновался. Он все больше воодушевлялся, и мы играли все лучше и лучше.
Правда, я пока не играл. У меня была пауза, и я сидел сложа руки.
Женька посмотрел на меня раз, другой; мол, не зевай, Федя, скоро твое вступление, следи за дирижерской палочкой.
Я кивнул головой: не беспокойся, уважаемый дирижер, что я — дурак, что ли, не понимаю серьезности момента?!
Подумав это, и поправил на пульте ноты и… обмер!
На пульте лежал совершенно чистый нотный листок.
«Это, наверное, Кузя, — промелькнуло
Пылая ненавистью и злобой, я посмотрел на Кузю-барабанщика. Но если бы я на самом деле сгорел, испепелился, развеялся по ветру, то Кузя все равно не заметил бы моего исчезновения — с таким увлечением он колотил по своим барабанам.
«Так вот как ты решил отомстить Женьке, коварный барабанщик! Но ничего у тебя не выйдет. Партию я свою знаю назубок. Она начинается с ноты…»
Тут я с ужасом подумал, что не помню, с какой ноты она начинается. Все выскочило у меня из головы. Все!
И чем больше я думал о четырех строчках, рисующих туман, тем сильнее заволакивалось туманом мое сознание.
Со страху я окончательно забыл всю мелодию. Я не помнил, с чего она начинается, чем кончается, словно никогда не играл ее.
И еще я понял, что сейчас подведу весь оркестр, себя и своего лучшего друга Женьку Тюнева.
Женька еще раз посмотрел на меня и, видя, что я сижу дурак дураком, сделал круглые глаза, а рука его уже машинально поднималась, чтобы показать мне вступление.
Я сунул в рот мундштук фагота и крепко зажмурил глаза.
И вот в самый последний момент, в ту самую долю секунды, когда мой фагот должен был заиграть, я вспомнил всю свою партию от первой до последней ноты и заиграл.
Музыка словно подхватила меня и понесла вместе с собой к тому месту симфонии, где фагот уступает свою партию флейте, где туман рассеивается и наступает рассвет…
Когда окончилась моя партия, я открыл глаза. Женька, дирижируя одной правой рукой, левой погрозил мне. Оправдываясь, я схватил с пульта злополучный листок и показал Женьке. И вдруг на обратной стороне нотной бумаги, теперь обращенной ко мне, я совершенно отчетливо увидел четыре строчки моей партии!
Просто ноты лежали не той стороной — вот и все дела!
Я выругал себя как следует, а дальше все пошло замечательно. Женька все прибавлял и прибавлял темп. А ребятам понравился этот вихрь, и они вовсю работали смычками, только пыль канифольная сыпалась да носы покрылись испариной.
«Прав Женька — так на самом деле интереснее», — подумал я.
Но как отнесется к этому Геннадий Максимилианович? Наверное, отругает Женьку. И не видать нашему дирижеру отчетного концерта!
Я так расстроился, что чуть было не прозевал очередного вступления.
А потом случилось неожиданное — Геннадий Максимилианович обнял при всех Женьку и сказал:
— Хорошо! Очень хорошо! И хоть я с тобой не согласен, но то, что ты
ОТЧЕТНЫЙ КОНЦЕРТ
И опять, как много месяцев тому назад, к школе подрулили автобусы. Только сейчас они были синего цвета, что нисколько не меняло праздничного настроения.
Мы проехали мимо нашего дома. Потом мимо соседнего, совершенно нового, еще полупустого. Несколько незнакомых мальчиков-новоселов, гонявших по асфальту металлическую тележку для перевозки тары, с жадным интересом смотрели на нас с улицы.
Автобусы промчали нас через весь город на улицу Герцена.
Женька тотчас ушел с Геннадием Максимилиановичем в артистическую, хотя в этом не было никакой необходимости: оркестр выступал во втором отделении.
До начала концерта я слонялся по коридорам и лестницам. Кого только не встретил! И дядю Степу, наглаженоюго, начищенного, наутюженного. И коменданта Уточкина, который всем и каждому говорил, что это он сделал нас артистами, — подарил нам контрабас и приобщил нас к музыке. И Женькиных маму с папой, родителей Кости, Сережкиного деда и всю родню Гриши во главе с тетей Соней.
Потом я вдруг вспомнил о собственных родителях, которые сидели в зале, и пошел к ним.
Но по пути, в седьмом ряду, я вдруг увидел генерала, того самого, с которым мы познакомились в Кремлевском театре.
Я пробрался поближе и робко кашлянул.
— Здравствуйте, — говорю.
Генерал некоторое время рассматривал меня, потом сказал:
— А-а, старый знакомый! Садись да рассказывай, на чем выучился играть.
— На фаготе. А Женька сегодня будет дирижировать оркестром!
— Какой Женька?
— Женька Тюнев. Мой друг. Помните, он сидел рядом с вами? У него еще была царапина на лбу…
— Ну как же, помню! — воскликнул генерал. — Хороший мальчуган. Неужели он будет дирижировать? Когда же вы все это успели? Молодцы, ребятки!
И генерал положил мне на плечо руку.
Я стал озираться по сторонам. Как мне хотелось, чтобы все увидели, какое короткое знакомство у меня с генералом!..
И вдруг — идет Кузя! Да по нашему ряду. Да прямо к нам.
Я обрадовался. «Ага, — думаю, — сейчас от зависти лопнет!»
Я уже собирался рассказать генералу про Кузю: «Видите того длинного? Первый ябеда на всю школу. А трус — ужас! И нечестный. Проиграл мне камертон, а теперь бегает и прячется. Удивляюсь, как его родители терпят…»
Кузя был уже рядом. Не глядя на меня, он обратился прямо к генералу:
— Ты давно уже здесь? А я тебя у входа ждал…
— Мы так не договаривались, — как ни в чем не бывало ответил генерал. — У тебя все в порядке? Ты готов к концерту?
— Да, дедушка…
Мне показалось, что я ослышался. Я оторопело смотрел то на Кузю, то на генерала, а потом зачем-то громко сказал: