Куб со стертыми гранями

Ильин Владимир Леонидович

— Судите сами, — предлагаю тем временем упрямцу я. — На мои вызовы по любым средствам связи вы предпочитаете хранить гордое молчание. Даже не удосуживаетесь ткнуть кнопку ответа, чтобы спросить: “Алло, кто это?”… Как ни странно, все мои попытки захватить вас врасплох потерпели неудачу. Например, если я ждал вас в вестибюле отеля, то вы почему-то решали покинуть здание через запасной выход. Если же я принимался караулить вас буквально под дверью вашего номера — то именно в этот день вы почему-то вообще не спешили показываться на глаза, а когда я, призвав на помощь дежурного портье, врывался в номер силой, то оказывалось, что вы решили, вместо

утренней зарядки, спуститься из окна по пожарной лестнице. И так далее… Если я стремился перехватить вас на улице, то вы сворачивали в ближайший магазинчик и уходили оттуда через “черный ход”. В ресторанах и барах вы таинственным образом исчезали, стоило мне сделать поползновение на приближение к вашему столику… А помните, в прошлый вторник, когда вы нежились в постели у вашей очередной любовницы, а я тайком забрался на ее виллу? Не странно ли, что буквально за несколько секунд до моего появления в спальне, вы вдруг прерываете акт изъявления своей страсти к этой даме и, полуодетый, убегаете якобы в туалет, откуда, через крохотное оконце, — в кусты и далее через забор?.. Всё это, кстати, изложила мне ваша пассия, когда пришла в себя — но не от моего вторжения, а от вашего внезапного бегства… Как вы объясните всё это, Шерманов?

Секунду персонификация молчит, застыв в неподвижности, и я уже начинаю думать, что и на старуху бывает проруха и что даже самая сложная техника может “зависнуть”, когда комп, наконец, справляется с проблемой, и Шерманов развязно машет рукой, широко осклабясь:

— Ну ладно, ладно, хардер, — заявляет он. Не хватало еще, чтобы в приступе дружелюбия и в знак примирения он похлопал меня по плечу! — Давайте не будем вспоминать прошлое, ладно? Как там гласит пословица? “Кто прошлое помянет, тому…” — что вон, а, хардер? — Он издевательски нацеливает на меня свой указательный палец (еще одна из его отвратительных привычек). — Глаз, правильно? А зрение надо беречь, не так ли? Потому что “око за око, зуб за зуб”… Да и вопрос-то ваш выеденного яичка не стоит, верно — ведь мы с вами уже беседуем, разве не так?

Только тут до меня доходит, что беседую-то я все-таки с моделью, “фантомным” изображением, а не с живым человеком, и я разжимаю свои сведенные судорогой отвращения и неприязни челюсти, чтобы прервать словесный понос, который вдруг прохватил моего “собеседника”.

— Ладно, — говорю я. — Пусть будет по-вашему, Шерманов. Забудем и замнем… И перейдем непосредственно к делу. Что вы можете сказать мне насчет того приборчика, который вот уже полгода всегда находится при вас, куда бы вы ни отправлялись? Где вы его приобрели и каким образом? И только не врите, потому что с этого момента каждое ваше слово фиксируется и может быть впоследствии использовано против вас!..

Фигура, стоявшая передо мной в обычной позе Шерманова: руки — в брюки, нос задран — вдруг отшатывается с видом очень естественного удивления. Он даже руки из карманов достал!

— К-какого приборчика? — лепечет она, натурально заикаясь. — О чем это вы, хардер Лигум?

— Вывернуть карманы! — командую я, окончательно войдя в игровой раж. — Все предметы, имеющиеся при вас, можете выложить на землю перед собой, но имейте в виду…

Закончить свое предупреждение я не успеваю.

Потому что сзади меня слышится удивленный голос:

— А по какому праву, собственно, вы меня обыскиваете, хардер?

Не веря своим ушам, глазам и прочим органам восприятия действительности, я оборачиваюсь.

Нет, всё верно. На пороге

номера стоит в вальяжной позе, навалившись плечом на косяк и поигрывая в воздухе своей неизменной цепочкой, сам оригинал голограф-модели и насмешливо взирает на меня своими карими глазами. Ситуация внешне выглядит, как иллюстрация к фантастическому роману конца двадцатого столетия: абсолютные двойники в одной комнате, а между ними — некто с ошарашенным лицом.

Интересно, как сейчас поведет себя “персонс”?

Однако, узнать это мне не суждено. Шерманов приказывает: “Парковка” — и его голографический двойник мгновенно тает в воздухе.

— Надоел ты мне, хардер, — отлепившись от косяка, чтобы проследовать к бару-холодильнику, наконец изрекает хозяин номера. — Ну, что тебе от меня надо?

Вот и еще одно свидетельство в пользу того, что даже самая совершенная копия всегда будет расходиться с оригиналом. Фантом, созданный персонификатором, был куда более вежлив в обращении со мной, чем живой человек

— Судя по тому, что мы наконец-то встретились, Земле угрожает конец света, — бормочу я. — Надеюсь, у вас нет никаких претензий по поводу нарушения вашего права на уединение?

— А что толку? — хмыкает Лик, щедро наливая себе в фужер, на мой взгляд более годящийся для коктейлей, чем для крепких напитков, жидкость, о цене которой свидетельствует ее благородный сине-лиловый оттенок. — Разве имеет смысл жаловаться на хардера? И кому, собственно, жаловаться? В Ассамблею Федерации, которая всё больше попадает в зависимость от вашего Щита? Или в общественные организации правозащитников, которые способны лишь поднять лай в средствах массовой информации, а как доходит до реальных дел — сразу в кусты?..

Собственно, он прав. Жаловаться на хардера действительно не имеет смысла. Во всяком случае, в те инстанции, которые имеются у человечества. Мой собеседник не ведает одного: самая суровая и объективная инстанция для хардера — это Щит, и именно туда и следует обжаловать наши действия…

— Поэтому не стоит терять время, — продолжает Шерманов, располагаясь на диванчике напротив меня с фужером в руке. — Я устал за сегодняшний день. И еще я устал от твоей назойливости, хардер… Задавай свои дурацкие вопросы и отчаливай, чтобы я смог немного отдохнуть.

Что ж, насчет отдыха он попал в точку, потому что я устал от него не меньше…

— Самый главный вопрос, который волнует меня в данный момент, звучит так: почему же все-таки мы с вами встретились? — говорю я, стараясь не обращать внимания на то, что его до блеска вычищенные ботинки, которые он водрузил на журнальный столик, маячат у меня под носом.

И повторяю тот монолог, который уже репетировал перед “фантомом” Шерманова.

Лик обнажает в ухмылке свои ровные, безупречные зубы.

— Рано или поздно это должно было произойти, — философски изрекает он и делает глоток содержимого фужера. — Я же говорю, что своей назойливостью ты меня достал — дальше некуда!..

Меня осеняет:

— А, может быть, причина в том, что ваш чудо-приборчик перестал действовать? И теперь будущее стало для вас таким же неизвестным, каким является для всех нормальных людей?

Улыбка сползает с его лица, как кожа со змеи во время весенней линьки:

— Ну ты, блюститель порядка, — грубо говорит он, и для моей заскорузлой хардерской души приятно видеть его утратившим контроль над собой, а значит — проявившим свою слабость. — Говори да не заговаривайся!.. Какой еще приборчик? Что ты несешь?..