Куб со стертыми гранями
Шрифт:
Щитоносец размышляет целых три с половиной секунды.
— А вы знаете, Лигум, почему Коллегия приняла решение взять подобные операции под свой контроль? — спрашивает он.
— Догадываюсь, уважаемый Щитоносец, — наконец, нарушаю я свой обет молчания. — Скорее всего, причина заключается в самоубийстве одного хардера…
— Вы и об этом знаете? — вновь хмурится Щитоносец. — Знаете, а ваша вездесущность мне всё больше не нравится… Тем более, что предположение о самоубийстве хардера Портура является всего лишь одной из версий, которые в настоящее время изучаются инвестигационной комиссией
— Надеюсь, уважаемый Щитоносец, вы не считаете, что я стремлюсь избавиться от искейпа, чтобы покончить с собой? — спрашиваю я, чтобы отвлечь своего собеседника от неприятной темы и заодно — чтобы поскорее достичь своей цели.
Он смотрит на меня долгим оценивающим взглядом, будто всерьез оценивает вероятность исхода, выдвинутого мной в качестве гипотезы. Затем произносит странным голосом:
— Нет, но я думаю, что вы не до конца представляете себе последствия своего поступка.
— Я уверен в обратном, уважаемый Щитоносец.
— Не спорьте со мной! — с внезапной злостью взрывается он. — Вы… вы просто не знаете, что это такое — жить в шкуре обычного человека, когда каждый, буквально каждый шаг может привести тебя к смерти!.. И не обязательно от чьей-то преступной руки!.. В мире слишком много случайностей и нелепых совпадений, Лигум, чтобы можно было не бояться смерти!
— А как же все? — возражаю я. — Как живут миллиарды людей на нашей планете? Почему они не думают об этом? Почему они не боятся возможности ежесекундно перестать существовать из-за какого-нибудь пустяка?!.. Ведь абсолютно у каждого может в любой момент лопнуть или закупориться тончайший сосудик в мозгу — и всё, его уже не спасти!.. Но почему при этом люди умудряются радоваться жизни, рожать и растить детей и составлять планы на будущее?!..
Я настолько вхожу в раж, что даже забываю добавлять при каждом своем обращении к собеседнику слова “уважаемый Щитоносец”, как того требует Кодекс чести хардеров.
Но Щитоносец не обращает на мою оплошность никакого внимания.
— Так то ж люди, дурачок! — тоже отбросив в сторону официальные манеры, говорит он. — А ты — хардер! Понимаешь? Хар-дер!..
— По-вашему, быть хардером это значит обязательно быть застрахованным от смерти? По-вашему, и я, и вы, и весь остальной личный состав Щита уже не способны быть людьми? Просто — людьми?.. Неужели вы, уважаемый Щитоносец, всерьез полагаете, что какой-то там набор электронных деталей может обусловить разницу величиной с пропасть между нами и всеми остальными людьми?!..
Щитоносец принимается растирать лицо ладонями, словно хочет снять невидимый налет с щек.
— Нет, — тихо говорит, наконец, он. — Не в искейпе, конечно, дело, мой мальчик… Вернее — не только в нем. Но то, что ты хочешь сделать, — лишь первый шаг в ту пропасть, которую ты только что соизволил так красиво нарисовать…
И тогда я понимаю, что он хочет сказать.
— Вы боитесь, уважаемый Щитоносец? — говорю я. — Да, я вижу, что вы боитесь… Вы боитесь, что в итоге я перестану быть хардером, а стану обычным человеком. Но разве это так страшно?
Он усмехается и покачивает головой, не сводя с меня грустного взгляда.
— Вы ошибаетесь, уважаемый Щитоносец, — говорю я, стараясь,
— Не надо, — ответствует он. — Не клянитесь, хардер Лигум. В конце концов, у вас есть это право. Как и у любого человека…
Не знаю, кажется ли мне, но последнее слово Щитоносец произносит с еле уловимой жалостью. А потом он бросает взгляд на свой браслет и официальным тоном приказывает:
— Передайте профессору Авиценне, хардер Лигум, что я дал вам разрешение на операцию по удалению искейпа…
Я встречаюсь взглядом с доктором, который наверняка слышал весь наш диалог с Щитоносцем. Он смотрит на меня так, будто видит в моем лице Геракла, совершившего свой очередной подвиг.
Я и сам еще не очень верю в свой успех…
* * *
Высота такая, что дно пропасти кажется смазанным и поэтому нереальным. Однако, когда с моей правой подошвы отваливаются прилипшие мелкие камушки и комочки земли, то отчетливо слышно, как они ударяются где-то там, внизу, после долгих секунд полета.
Я вишу на вытянутых руках, цепляясь за край бездонной пропасти, и чувствую себя приговоренным к смерти. В сущности, так оно и есть, если учесть, что сил в сведенных судорогой пальцах остается все меньше и меньше, а возможность выбраться из бездны отсутствует: скала, вдоль которой распростерто мое растянувшееся подобно гигантской макаронине тело, отполирована веками до гладкости льда, и на ней нет ни единой ямки, ни единого выступа.
К счастью, нет ветра, иначе мне не удалось бы провисеть в таком неудобном положении и нескольких секунд. И хорошо еще, что в этой местности, похоже, не водятся какие-нибудь любопытные птицы типа голубей или ворон, которые, если верить некоторым фильмам, имеют обыкновение соваться в физиономию герою как раз в тот момент, когда он висит на волоске.
Тем не менее, положение мое безнадежно, и надежда на спасение может появиться в такой ситуации только у патологического оптимиста. Голос разума нашептывает мне, что пора проверить, как там обстоят дела с загробной жизнью, для чего достаточно разжать пальцы. Но почему-то этот простой жест именно сейчас у меня и не выходит. И даже не потому, что я воспитан в духе атеизма, а по той простой причине, что пальцы мои свела сильная судорога, вследствие чего их теперь, наверное, проще отрубить, чем разжать…
Внезапно я слышу над своей головой чьи-то уверенные шаги. Кто-то шествует по тропе, проходящей рядом с выступом скалы, где я изображаю собой неумеху-альпиниста.
“Помогите”, хочу крикнуть я, но из горла моего вырывается лишь какой-то хрип, словно меня душит огромный спрут.
Тем не менее, неизвестный прохожий, видимо, услышал мой возглас, раз его шаги останавливаются, а потом начинают приближаться ко мне. Подойдя почти к самому краю пропасти, человек наверху застывает, как вкопанный, не рискуя заглянуть через край скалы. Похоже, что он заметил мои пальцы, вцепившиеся в гранитную плиту, а всё остальное его не очень-то интересует.