Куда ведет Нептун

Крутогоров Юрий Абрамович

И долго служивые не могли успокоиться.

— Вот это атаман! Это по-нашему. Хоть любил, а не пожалел. Вишь, перед Волгой винился.

— Жемчугов и алмазов не пожалел. Ну, Стенька!

Лишь боцман Степан Медведев да матрос Федор Сутормин, люди степенные, семейные, не одобряли атамана.

Медведев говорил:

— Все же она девица, хоть и княжна. Жить хотела. И Разина любила. А он вон как! «По-на-а-ашее-нски»! Не по-нашенски это.

— Персиянка, — возражали ему. — Где атамана понять.

Федор Сутормин вздохнул:

— Все

же чья-то дочь… Каково отцу узнать? Родная кровь.

Матросы хохотали:

— Настрогал ты, Федор, одних девок, вот и печалишься!

В небольшом Илимском остроге, последней населенной точке перед рекой Леной, Лоренц захворал. Что за болезнь, никто не знал.

Лекарь Беекман старался изо всех сил. Мальчику становилось все хуже.

— Все члены сего ребенка настолько ослабли, — жалко оправдывался лекарь, — что не вижу никакой надежды на выздоровление.

Свен Ваксель был совершенно убит горем, проклинал себя, что взял сына с собою.

Местные жители сказали: в таежной сторожке, верстах в тридцати от Илимска, живет ссыльный старик знахарь. Уединился в скиту. Ему ведомы «неземные чудеса». Он один может помочь.

Что мешкать? Прончищев с Рашидом, узнав дорогу, отправились верхом на лошадях в тайгу.

Прибитая тропа вела в сумрачные лесные чащи. Кроны высоченных сосен закрывали небо.

Часа через три они увидели землянку. Перед узким входом в нее на веревке сушилась рыба. Из родника вытекал ручей.

Прончищев спешился. Вошел в землянку. Осмотревшись, увидел на куче хвороста полуголого старика.

— Дед, мы за тобой.

Старик не пошевельнулся.

— Да живой ли ты? А ну вставай. Ребенок помирает.

Прончищев присел на корточки, приподнял голову знахаря.

Старик произнес едва слышно какие-то несуразные слова:

— Горе тому, им же соблазн приходит.

Рашид заорал ему в ухо:

— Опомнись, старый! О дите говорим.

То ли в бреду, то ли в помраченном сознании старик сказал:

— Вижу двух монахов. На небо восходят, и посланы ризы драгоценные и свещи зажжены.

Да, с таким сам, того гляди, двух монахов увидишь.

Прончищев велел Рашиду развести костер, вскипятить воду.

Заварил кружку китайским чаем, прихваченным с собою на тот случай, если заблудятся в тайге.

Приподнял голову старика.

— Попьем, дедуля.

Старик раскрыл один глаз, второй. Старый черт, он все слышал. Взгляд его был вполне осмыслен.

— Чего надо, люди из мира?

— Мальчик помирает. Я тебе чаю дам, сахару, муки.

Была в нем еще жизнь.

— Ты кто?

— Флотский офицер.

— Флотский? — переспросил старик. Нисколько не удивился, точно здесь рядом где-то плескалось море.

Знахарь поднял на Прончищева тоскливые глаза. И эта тоска

обнаруживала, что он еще не совсем одичал — помнил мир, знал боль, умел горевать.

Он поднялся, затянул штаны веревкой.

— Сын мой на флоте служит. Давно не видал его.

— За что пострадал?

Старик махнул рукой. И опять произнес ошалелые, невнятные слова:

— Не по курице схода, не по кошке спесь.

Прончищев улыбнулся:

— Мало ты на курицу похож! А еще менее на кошку. Зарос, как медведь.

И, боясь, как бы опять не оборвалась ниточка, связывающая старика с жизнью, спросил:

— Как сына фамилия?

Нет, ниточка не оборвалась.

— Сутормин. Федор.

Да, поистине неземные чудеса бывают на белом свете. В это было невозможно поверить! Федор Сутормин шел в прончищевском отряде. Мужичонка на вид невзрачный, а матрос вполне подходящий. На флоте давно служит. Тверской. На каждой почтовой станции просил Василия сочинить письмо домой. Диктовал всегда одинаково: «Любезной жене Евфросинье Ивановне, любезным дочерям Акулине Федоровне, Ольге Федоровне, Елизавете Федоровне…» Прончищев катал цидулку, усмехался: «Одних девок нарожал, совсем для флота не постарался!»

Сутормин баловался вином. Как выпьет самую чуточку, так одна и та же припевка:

— Эх, раз, по два раз! Расподмахивать горазд. Кабы чарочка вина, два стаканчика пивца, на закуску пирожка…

Вот такой это был мужик.

Прончищев спросил:

— Тебя как звать?

— Игнатий.

— Ну, поехали к Федору Игнатьеву. У нас он в отряде.

— Заманываете.

— Дед, наш устав — правда.

— Заманиваете. Откуда б тут Федору быть? Он на море служит.

Рашид посадил деда позади себя, привязал кушаком — как бы по слабости не свалился с лошади.

Ощутив живое тепло лошади, спины Рашида, старик на глазах оживал; слова, замороженные холодом и тленом землянки, оттаивали.

— Господин флотский, а я ведь помирать собрался. В небо возносился…

— Мы тебя на землю поставим, — обещал Прончищев. — Ты еще не только сына — внучек увидишь. Да я их всех знаю наперечет — Акулину, Ольгу, Елизавету.

Это старика привело в полное замешательство.

— Видал их?

— Видать не видал, — захохотал Василий, — а письма писал!

Федор Сутормин обмер, глазам не поверил, когда увидел батюшку. Перекрестился, забулькал что-то невнятное, повалился отцу в ноги.

Матросы дивились:

— Как бывает, а?

— Кому скажи — не поверит. Пять лет не видались, а встретились. И где?!

— Дед, а ты чаял сына увидеть?

— Да где, ребята! — Старик мял длинную, до колен, бороду.

— А еще знахарь.

Старик нахмурился. Осерчал, видно.

Ему показали больного мальчика. Старик дотронулся до его лба, поднял веко левого глаза. Долго держал руку на его груди.

Уже через час в железной баночке на огне Игнатий готовил из таежных травок снадобье.