Куда ведет Нептун
Шрифт:
— Это безобидный старик. Нашел сына спустя годы. И полезен нам: скорняк, сапожник, умеет лечить.
— Я велел его арестовать. Будет произведено дознание.
Прончищев побелел от негодования:
— Как смеете?
«Слово и дело» — так в те времена назывался донос политический. Ничего не было страшнее этих двух выкриков. На кого «слово и дело» показано, считай того человека пропащим.
О, это Прончищев хорошо знал.
В отряде его поджидал Федор Сутормин. Слезы текли по щекам матроса.
Прончищев положил ему на плечо руку. И
Так они стояли, соединенные одной бедой и виной.
А потом был страшный день. Возвращаясь с матросами из тайги, Прончищев увидел на одной из виселиц повешенного старика. Забился в плаче Федор: «Батю-юш-ка-а!..» Боцман Медведев закатал рукава: «Айда, ребята к воеводе». С большим трудом Прончищев и Челюскин остановили разгневанных матросов.
Таня ждала Василия. Поставила перед ним миску щей. Прончищев не притронулся к еде.
Вечером Прончищев совещался с Питером Ласиниусом.
— Не могу оставить безнаказанным злодеяние. Как быть, лейтенант?
Ласиниус тяжелыми шагами ходил по комнате. Взгляд его был жесток.
— Василий, ты можешь рассчитывать на мою помощь. И я разделю с тобой ответственность. Слушай, что скажу.
…Поздним часом двинулись они к воеводскому подворью. Стараясь не шуметь, через сени вошли в горницу. Сутормин держал смоляной факел. Хоробрых в исподнем, заспанный, ничего не ведающий, кинулся им навстречу:
— Кто таковы?
— Одевайся! — приказал Прончищев.
Хоробрых рванулся к стене, снял ружье.
— Прочь из дома…
Челюскин подскочил к воеводе, подмял его, крепко сцепив запястья.
— Не баловать. Наизнанку выверну.
— Господи, за что?
Через огороды воеводу повели в тайгу. Метрах в трехстах от подворья остановились. Луна высеребрила опушку, бледное лицо воеводы.
— Объясните, чего вы добиваетесь? Это насилие.
— Ты был офицером, говорят? — спросил Прончищев.
— Я и сейчас офицер Ея Императорского Величества.
— Тем лучше. Учиним суд офицерской чести.
— Вас кто на то уполномочил? — взвился от ярости Хоробрых.
— А вот он. — Прончищев кивнул на матроса Сутормина. — Батюшка его, тобою повешенный…
— Я долг свой выполнял.
— И мы выполним свой долг. Не прогневайся уж, господин Хоробрых. Так вот. Именем Российского флота мы, лейтенанты Прончищев и Ласиниус, штюрман Челюскин, в согласии со справедливостью, с совестью человеческой приняли решение — всыпать тебе за учиненные злодеяния над усть-кутцами, за палачество двадцать матросских «кошек». Приговор наш окончательный.
О, Хоробрых слыхал о матросских «кошках», жуткой плети об нескольких концах. Не приведи господь испытать ее!
Воевода взвыл от ярости:
— Вы ответите за самоуправство! Все будет доложено по начальству.
Прончищев кивнул Сутормину. Матрос отошел назад, вытянул из-за кушака кнутовище. С оттяжкой хлестнул по
Прончищев не чувствовал жалости к всхлипывающему, мычащему от боли палачу. Всякая жестокость, с которой ему в жизни доводилось встречаться, вызывала в нем протест. Сейчас он был спокоен. Не злобная месть, но неподкупная правота чинила свой суд. И когда суд свершился и Хоробрых получил сполна все двадцать «кошек», Прончищев сказал:
— Теперь, воевода, жалуйся кому угодно… Ежели посмеешь. Но не советую. Уж больно рыло у тебя в пуху…
Челюскин поднес к лицу воеводы кулак.
— Обратно ведь возвращаться будем. — И хоть жест этот был по-мальчишески наивен, зато кулак — внушителен.
Через два дня экспедиция на дощаниках отошла от Усть-Кута вниз по течению. Жители провожали моряков. Воеводы среди них не было. Он еще раньше приказал убрать виселицы.
А старика Игнатия Сутормина похоронили на берегу Лены под барабанный бой.
Глава вторая
«ИДИ, ИДИ, ДОЖДИКУ»
Никогда река Лена не принимала столько барок, лодок, плоскодонников.
Караван шел к Якутску.
Сыздавна Лена исчислена старожилами.
Бесхитростные лоции обнаруживали скорее приметливых, домовитых крестьян, нежели мореходов.
О притоках Лены в ее верховьях «скаски» бывалых людей с удивительной простотой сообщали:
«От Жилимжи реки до реки Авалагды полдни ходу, впала в Лену реку с правой стороны, течет с камени…»
«От тех пашенных мест до реки Илги три дни ходу, впала в Лену с правой стороны, течет ис камени. А на вершине кочуют многие брацкие люди».
«От усть Куленги реки до реки Онги судовым ходом два дня, а пешему день ходу. Конем половина дни. Течет ис камени. Хлеб у них родится просо, и оне Васька Витезев со товарыщи то просо видели».
И река для Прончищева становилась не такой холодной, суровой, чужой. И водовороты, просверливающие реку от дна до поверхности, не были столь пугающими.
Иногда Василию казалось, что вот сейчас на скальной круче появится озорной Васька Витязев, таежный витязь Восточной Сибири, шмякнет соболью шапку о камень, и над Леной вознесется его голос: «Р-е-е-ебя-я-я-тыы-ы, куда путь держи-ити-и?»
Челюскин, читая старенькие наивные лоции, обещал Прончищеву точно также сочинять карты моря Ледяного.
— А пашенных мест на льду возле Таймыра не обнаружено, а живет там… — Семен вовлекал в свой заразительный смех Таню, Лоренца, служивых. — Живет там медведь, что не сееть и не жнеть…