Кудеяров стан
Шрифт:
– Бывало, хоть и не заставлял её Полян. Больше из желания всему научиться, всё уметь. Очень любопытна, пытлива была девушка. А то сменяла у кузнечных мехов уставшего или взявшегося за молот Горюна.
Жила Заряна на городище вольной птицей. Не то чтобы обидеть, посмотреть косо никто бы не посмел на неё - знали все, как любил её старый властный кузнец.
Умная была девушка, добрая и негордая. Другая с таким отцом, может быть, и заважничала бы, а она - нет. Что только отличало её от сверстниц - серьезная была, задумчивая.
Пела подругам в лесу, пела Поляну в хижине. Сядет вечером после работы у ног молчаливого кузнеца и запоет негромко о Днепре, о родных полях и селах. Полян осторожно, ласково сильной прокопченной рукой гладит дочь по русой голове, иногда тихо, чтобы никто чужой не слыхал, подпевает ей, а чаще молчит.
«Днепро… родина…»
А девушка прижмется к кузнецу, ласково в глаза ему посмотрит, словно утешить хочет, чувствует, что тоскует на чужбине одинокий старик.
Так вот. Наступила ещё одна осень. Решил Полян заготовить и обжечь запас руды, чтобы на всю зиму обеспечить работу домницы. Полян с Горюном копали. От обрыва реки были пробиты горизонтальные пещеры, идущие метра на два ниже дерновой поверхности. Длина пещер превышала уже десяток метров. Работали без остановки пятый день. Уже груды руды лежали у горна. Никогда не скоплялось её столько на городище.
Несколько человек под руководством Заряны на кострах обжигали руду и толкли её в ступах. Шел октябрь. Холода настоящие ещё не начались, дубы на городище и вокруг него стояли как бронзовые, начинала опадать листва. На днях заглянул в окрестные леса первый, несмелый ещё заморозок.
Солнце осеннее, чуть мглистое, грело ещё хорошо. На работе возле горячей руды, обожженной ночью на костре, было даже жарко.
Заряна с подружками сгребала руду. Другие вязанками носили на городище валежник для новых костров.
Девушка устала. Кто-то из подростков принес от родника холодной ключевой воды. Заряна зачерпнула из долбленого деревянного ведра и начала пить. Было ей так хорошо, тихо, радостно-радостно, что на славу поработала и приятно утомилась, радостно, что вокруг добрые друзья и подруги, что сама она здорова, молода, хороша, что ласково светит солнце.
«Заряна!»
Кто-то окликнул её издали с другого конца городища. Громко, тревожно, горестно…
«Заряна! Заряна! Люди!»
Она узнала голос, и как-то сразу недоброе почуяло вещее сердце. «Отец?»
Девушка швырнула наземь резной ковшик и кинулась навстречу зовущему.
Это был молодой паренек, тот самый, что оставался у шахты с Поляном и Горюном.
«Отец?!»
«Завалило!» - тяжело переводя дух, прошептал юноша. Прошептал? А может быть, прокричал? Заряна не поняла.
Она вырвала
Полян и Горюн день ото дня всё дальше вгрызались в землю. Руда шла горизонтальным, почти полуметровой толщины слоем на глубине метра в полтора от поверхности. Раньше Полян, выбирая руду, постепенно обрушивал лежащий над ней слой земли и сбрасывал его в реку. Но когда выработка отошла на несколько метров от края обрыва, старый способ оказался неудобным. Слишком далеко приходилось теперь отбрасывать землю, и на это уходило больше времени, чем на самую добычу руды. Тогда Полян решил вести разработку «лисьими норами» - пещерками со сводчатым потолком.
Этих пещер по десять-двенадцать метров длиной за шесть лет образовалось с дюжину. Твердый, скрепленный корневищами трав и кустарников чернозем держался крепко, и Полян работал, не ставя деревянных опор.
Но недавно прошли ливневые грозовые дожди. Возле крайней лисьей норы на поверхности была впадина - когда-то ветром повалило здесь вековой дуб, вырвав его с корнями. После гроз во впадине этой скопилась вода и по каналам, образовавшимся в земле после того, как сгнили корни погибшего дерева, просачивалась глубоко под почву.
Полян ещё утром знаками объяснял своему помощнику, что в крайней норе работать нельзя, да, верно, тот чего-то недопонял.
Руду рубили кирками, нагружали корзины и, привязав корзину к ноге, выползали из норы, таща за собой эту своеобразную вагонетку. Да что говорить, ещё перед самой революцией почти таким же способом добывали уголь во многих шахтах Донбасса.
В каждой яме работать мог, конечно, только один. Лежа в темноте на боку, рубили, привычно угадывая, где руда, где земля или глина. На ощупь выбирали руду. Пареньки ожидали у выхода из ям со сменными, уже опорожненными корзинами. Приняв руду, оттаскивали её вниз к реке и высыпали в лодку.
Солнце подходило к полудню. Уже несколько лодок с рудой переправлены к городищу. Вот ещё одна нагружена, и парни погнали её вверх по тихой реке, упираясь шестами в неглубокое дно.
Полян наполнил рудой корзину, выволок её из ямы, выбрался наверх и лег под густым кустом.
От тяжелой работы ныла спина, ломило руки и ноги. Полян устал.
Никто никогда не видал его таким, никому он не показал бы своей усталости, но сейчас ни души близко не было. Он потянулся, закрыл глаза, голова тяжело упала на траву…
Сколько лет прошло-прошумело над этой непокорной, упрямой головой! Сколько пережито и светлого, радостного и как ночь черного, о чём и вспоминать не легко!
Как ожившие, снова проходят перед ним образы далекого минувшего… Помнит детство, строгое лицо отца и вечно печальное - матери; боевую славную молодость, походы и труды; жену, детей… Помнит, как заболела в недобрый час его любимая дочь, как он, сильный и суровый Полян, ночи напролет просиживал возле больной, как молил богов, как жертвенной кровью дарил своего покровителя, Сварога…