Куколка
Шрифт:
Бэлль отвернулась от иллюминатора, когда услышала, как входит Этьен.
— Привет. Пришел меня освободить? — улыбнулась она.
— Надвигается шторм, — сообщил он. — Некоторых пассажиров уже укачало. Когда море неспокойно, лучше находиться на свежем воздухе. Хочешь, пойдем в гостиную, расположенную на верхней палубе?
Бэлль отметила про себя, что Этьен — красивый мужчина. Вначале его холодные голубые глаза могли показаться пугающими, как и его угрозы, но у него был красиво очерченный нос, пухлые губы и гладкая кожа, чистая и золотистая, как будто он недавно загорал. Как ни странно, он не носил ни усов,
Сегодня утром Бэлль подглядывала за Этьеном из-за шторки. Она видела, как он, раздевшись по пояс, умывался и брился. Ее поразило то, что у Этьена было сильное, мускулистое, как у боксера, тело. Он оказался моложе, чем ей показалось вначале — теперь Бэлль дала бы ему не больше тридцати двух лет. Все вместе — и его относительная молодость, и красота — позволяло ей надеяться на то, что она сможет склонить Этьена на свою сторону.
— Было бы отлично, дядюшка, — усмехнулась Бэлль. — Возможно, мы могли бы выпить по чашечке чая.
Этьен заказал чай с пирожными, и когда они сели у окна, чтобы смотреть на море, Бэлль заметила трех красиво одетых молодых женщин. Им было не больше двадцати трех — двадцати четырех лет. Скорее всего, они сели в Корке, поскольку раньше она их не видела. Две не представляли из себя ничего особенного, но третья была настоящая красавица с огненно-рыжими вьющимися волосами.
— Вон та рыжеволосая отлично бы тебе подошла, — произнесла Бэлль. — Она просто ослепительна.
— А с чего это ты решила, что мне нужна девушка? — с легкой улыбкой на губах спросил Этьен.
— Всем мужчинам нужна девушка, разве нет? — парировала Бэлль.
— А может быть, у меня уже есть жена, — сказал он.
Бэлль покачала головой.
— Не думаю.
— Почему?
Бэлль хотелось ответить, что ни одна женщина не потерпела бы мужа, который отвозит юных девушек в бордель, но подобный упрек, вероятнее всего, разозлил бы Этьена.
— Ты выглядишь одиноким, — ответила она.
Впервые он засмеялся, а его глаза едва заметно потеплели.
— Ты смешная девчонка, умная не по годам. А как выглядит одинокий человек?
— Как будто рядом с ним нет никого, о ком нужно заботиться, — объяснила девочка и подумала о Джимми, о том, как засияло его лицо, когда она сказала, что хочет быть его другом. Знает ли он, что ее похитили, волнуется ли за нее?
— Временами я действительно чувствую себя одиноким, но так бывает со всеми, — сказал Этьен.
— Дома, в Англии, осталась женщина, которая заботилась обо мне, когда я была маленькой. Она говорила, что иногда одиночество необходимо, благодаря ему начинаешь ценить то, что имеешь, — продолжала Бэлль. — Раньше я ничего не ценила, до тех пор, пока меня не похитили на улице и не увезли. Сейчас я мечтаю только о том, чтобы вернуться домой, и от этого мне становится еще более одиноко.
— Тебя похитили на улице? — Этьен нахмурился. Он казался удивленным.
Бэлль думала, что он знает всю ее подноготную, о том, каким образом она оказалась во Франции. Когда она поняла, что он ни о чем не ведает, у нее забрезжила
— Да, я стала свидетельницей убийства. Человек, который его совершил, отвез меня во Францию. Там он продал меня в бордель, где меня насиловали несколько мужчин, пока я не слегла. Как выяснилось, хозяйка этого борделя тоже продала меня, а мои новые хозяева, на которых ты, скорее всего, работаешь, меня выходили.
Этьен выглядел потрясенным.
— Не нужно делать вид, будто ты ничего этого не знал. Ты просто не можешь не знать, через что мне довелось пройти и что ждет меня в будущем, — с сарказмом продолжала Бэлль.
— Я никогда ни о чем не спрашиваю, просто выполняю то, что мне велят, — ответил Этьен. — Но раньше меня никогда не просили сопровождать девушек. Ты первая.
— Ты полагаешь, что можно принуждать девушку заниматься подобными вещами?
— Нет, нет, разумеется, нет, — поспешно ответил он. — Но это мое личное мнение. Понимаешь, мне многое приходится делать. Я бы с удовольствием отказался, но это моя работа. У меня нет выбора. Мне поручили это задание потому, что я хорошо знаю Америку.
— Неужели тебе не стыдно совершать низкие поступки за деньги?
Минуту Этьен пристально смотрел на нее, потом улыбнулся.
— Ты была такой невозмутимой, и я решил, что тебе по крайней мере восемнадцать, но теперь вижу, что у тебя до сих пор наивный взгляд ребенка. Кем работает твой отец? Уверен, что и ему приходится делать то, что ему не по душе.
— Я не знаю, кто мой отец, — откровенно ответила Бэлль. — Но я понимаю, на что ты намекаешь, ведь я выросла в борделе. Моя мама — хозяйка борделя. Кто-то скажет, что это ужасно, но мне известно, что она никому не причиняет вреда и ни одну из девушек, которые у нее работают, не принуждает к этому силой.
Этьен был так поражен ее историей, что она стала откровенничать дальше. Бэлль рассказала о том, что даже не подозревала, чем именно занимается ее мать, до той злополучной ночи, когда убили Милли.
— Мама не хотела, чтобы я становилась проституткой, — закончила Бэлль. — Они с Мог мечтали о том, что я стану уважаемой женщиной. Они, наверное, с ума сходят, не зная, где я и что со мной произошло.
— Я же тебя пальцем не тронул, верно? — произнес Этьен, как будто благодаря этому его роль в этом деле становилась менее постыдной. — Как и у твоей мамы, у меня выбор невелик. Я всегда стараюсь не прибегать к силе. Ты умная девочка, Бэлль. Я знаю, что ты пытаешься завоевать мое доверие, а это всегда разумнее всего в подобных обстоятельствах. Но как бы я тебе ни сочувствовал, я обязан выполнить приказ, иначе меня покалечат или убьют.
Он произнес это таким обыденным тоном, что Бэлль сразу поняла: он говорит правду.
Ночью разразился настоящий шторм. Корабль бросало из стороны в сторону, словно ветку в полноводной реке. Бэлль чувствовала себя хорошо, несмотря на то что несколько раз едва не свалилась с койки, а каюту, казалось, вертело, как сумасшедшую ярмарочную карусель.
Но у Этьена дела обстояли совершенно иначе. Когда Бэлль услышала его стоны, она спрыгнула с койки и достала ведро из тумбочки под его койкой. За короткий промежуток времени Этьена стошнило несколько раз, пока рвать стало нечем — в желудке осталась одна желчь.