Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер
Шрифт:
Пряди волос извивались на манер змей.
Юлия зевала, обнажая белоснежные клыки.
Существо было прекрасно. В его глубине, как статуя в недрах мраморной глыбы, скрывалась та женщина, которую знал Лючано. Он должен был освободить пленницу, заключенную в тело химеры. Скульптор имел в распоряжении единственный инструмент — собственные руки.
Он шагнул ближе, примерился.
Пора!
— Законы великим излишни, Могучим смешны рубежи… Но вот мы выходим. Мы — вышли. И каждою жилкой дрожим. ИПрикосновение к телу существа обожгло пальцы. От его касаний химера меняла форму — живой камень, податливый мрамор, сырая глина мироздания повиновалась! Он лепил, мял, убирал лишнее, сглаживал углы — и существо содрогалось от наслаждения, возвращаясь к началу. Творец, создатель на заре времен, он возвращал первозданную естественность тому, что ее утратило.
Нимб над головой служил лампой мастерового, освещая работу. Тени отшатывались прочь, не в силах вынести света. А он работал, зная, что делает. И душа пела великую песнь, вторя шепоту Венечки Золотого, поэта-заики…
— И мы оставляем гордыню В кулисах, как сброшенный плащ, И в сизом искрящемся дыме Наш гимн превращается в плач, Стихает дробящийся топот, Скрываются в ножнах мечи… А кто-то нас хлопнет по попе И скажет: «Родился? Кричи!»Разбив в детстве любимое блюдце тетушки, знаешь без обиняков: произошло страшное. Жизнь закончилась, впереди — тьма без намека на просвет. Ужас цепкой лапкой хватает сердце, будто кистевой эспандер. Сожмет-отпустит, задаст ритм, собьет на удушливую аритмию…
Хватку детского ужаса Лючано вспомнил, когда дверная мембрана треснула, как блюдце, на пять лучей-осколков. С легким шелестом они убрались в стены. Проем заслонили две мощные фигуры, шагнув в студию. Захватчики оставались в масках. На пленника тупо пялились стрекозьи глаза — драгоценные камни, граненые ювелиром-безумцем.
Фасетчатолицые замерли по обе стороны от входа.
— Добрый день, пациент!
Человечек, возникший между захватчиками, был хрупок и изящен, словно насекомое. На полголовы ниже Лючано, телосложением гость напоминал Жоржа Мондени: узкие плечи, осиная талия, девичьи ступни и ладони. Клетчатый костюм от Бердье, сорочка с запонками из розового жемчуга. Шейный платок завязан хитрющим узлом, концы наружу, свисают до брючного ремня. Лицо варвара — желтая кожа, рот-шрам, косой разрез глаз, уголками вниз, отчего в памяти возникал образ грустного клоуна.
Это конец, понял Тарталья. Если не скрывает лица, значит…
— Яцуо Кавабата, ваш покорный слуга!
«Еще и имя назвал. Хотя мог соврать…»
— Нет-нет, вам представляться не надо! — крошка Яцуо сделал вид, что останавливает «пациента». Хотя тот не шевелился, молчал и уж точно не собирался раскланиваться с маленьким франтом. — Позвольте мне чуть-чуть побыть в блаженном неведении. Разумеется, я знаком с вами заочно, со слов заказчика. Но ваша личность откроется мне позднее, во всей ее прелести. Сейчас же мы — два одиночества, волей случая оказавшиеся рядом в черной мгле Вселенной. Космос равнодушен к нашим грандиозным пустякам. Не поверите, какое это наслаждение — быть возле объекта, и медлить с проникновением. Вы — юная девственница, запретный плод, прихоть гения…
«Киллер-болтун. Малыш, тебе повезло напоследок».
— Пациент, вы
Не оборачиваясь, он махнул тростью в адрес фасетчатолицых:
— Вы свободны! Да-да, уходите!
Ослушаться приказа захватчики не осмелились. Видимо, крошка Яцуо обладал реальной властью. Или у фасетчатолицых имелся приказ: подчиняться без возражений. Один из них, достав из нагрудного кармана пульт управления, собрался было затянуть дверную мембрану, но человечек с гневом возразил:
— Ни в коем случае! Я работаю при открытых дверях!
Он вошел в комнату с гитарами и остановился у стойки, разглядывая инструменты. Время от времени Яцуо трогал набалдашником трости миниатюрную укулеле, великаншу-электролютню, пернатую «Креолу», вынуждая струны откликаться на прикосновение.
Студия наполнилась звуками.
Чувствуя, как ужас распространяется по телу, захватывая все новые территории, Лючано смотрел на выход из студии. В проеме ему был виден кусочек коридора и небольшой участок дальней стены, покрытой керамопластом. Вскочить, ринуться, выбежать из темницы, где так страшно находиться рядом с изящным господином Кавабатой…
У идеи бегства имелась масса достоинств.
И одно непреодолимое препятствие.
Он забыл, что значит: вскочить. Запамятовал, что это такое: ринуться. Не помнил, как бегут. Ничего не болело, нигде не чувствовалось оцепенения, но ряд действий, простых и знакомых, оказался недоступен. Гипноз? Невропасты негипнабельны. Скрытое излучение? Вряд ли. Излучение подействовало бы и на гостя.
— Бросьте! — человечек хихикнул. Голос его, высокий и пронзительный, более подходил женщине или ребенку. — Пациент, вы меня удручаете. Гипноз, излучение… Ваша фантазия убога и примитивна. Ей не воспарить к вершинам озарения. Поэтому я представлюсь еще раз: Яцуо Кавабата, психир, к вашим услугам!
Свобода ждала в десяти шагах, за открытой дверью. Но одно-единственное слово отрезало пленника от свободы надежней тысячи замков. «Я знаю, кто такой психир», — сказал издалека маэстро Карл. «И я знаю», — откликнулся Добряк Гишер. Сказанное невропастом и экзекутором звучало одинаково: без надежды, с обреченностью смертников. Оба альтер-эго прощались с бывшим учеником. Кто скажет со всей определенностью, вернутся ли маэстро и Гишер после воздействия психира — или замолчат навеки?
«Я тоже знаю», — мысленно кивнул Лючано.
Он заранее расставался — нет, не с жизнью, но с неким ее фрагментом. С частью своей личности. И удивлялся, что еще не воет от отчаяния.
— Откуда столько тоски? — подбодрил его господин Кавабата, любуясь спящей помпилианкой. Можно было не сомневаться: Юлия не проснется, пока этого не захочет милейший крошка Яцуо. — Веселей, пациент! Скоро вы забудете о ряде животрепещущих проблем. А ваши враги оставят вас в покое. Я мог бы понять вашу угрюмость, будь я начинающим знахарем-ампутатором, не способным очертить границы злокачественной энграммы с точностью до синапса. Но ваш интранейрональный метаболизм для меня — открытая книга. А проницаемость синаптических мембран выше открытой настежь мембраны двери. Да, чуть не забыл! Традиция рода Кавабата! Если пациент сумеет выйти из операционной, прежде чем завершится ампутация пораженного участка, он свободен. Дерзайте, друг мой!